едва ль поймёте вы, ребята.
Жить нужно с нелюбимой, друг!
С любимой жить – тупая мода.
Любимая уйдёт – каюк.
А нелюбимая – свобода.
Хотя всё чуточку сложней,
я, к женщинам питая жалость,
любил их всё слабей, слабей,
пока на дне души моей
ни капли чувства не осталось.
И если делать по уму,
то жить мне нужно одному.
На выходных проведать дочку,
подкинуть бывшенькой бабла.
На съёмной хате в одиночку
теперь и жалость сжечь дотла.
ВАНЯ
Из цикла «Наблюдательная палата»
Суицидник не мечется.
Суицидник ждёт случая.
Слава Богу, что лечится
показуха кипучая.
Все твои суицидные
размышленья и доводы —
комары безобидные,
хоть и жалят, как оводы.
Может, мама внимания
не дала в детстве-юности?
Может, эти метания
даже мельче – от глупости?
Ты съезжай от родителей
и без образования
поработай водителем,
стань курьером, мой здания.
Заведи бабу видную миловидную ромбовидную каплевидную,
поживи с этой клушею,
и твою суицидную
хренотень я послушаю.
…Видел, как на свидании
терпит мать твои грубости.
Нет, пока что метания
стопудово от глупости.
***
Я посажу на санки Дашу,
и мы отправимся гулять
по зас…..му Уралмашу,
знакомиться и вспоминать.
Вот это, Дашенька, бараки,
построенные до войны.
Здесь в суете, тщете и мраке
рабочие погребены.
А вот высотки, словно в латах,
торчат в строительных лесах.
Социализм в отдельно взятых
и огороженных дворах.
А это, Даша, проходная,
сюда почти что сорок лет
ходил наш дед, не унывая
(тебе он прадед, а не дед).
А это сквер, и в этом сквере
всё в жизни было в первый раз.
Здесь я задумался о вере,
когда пошёл в десятый класс.
Здесь целовался я впервые
и здесь впервые закурил,
и первые стихи кривые
читал деревьям, как дебил.
А вот дурдом, здесь в два подхода
я перезимовал развод.
Пусть я не вышел из народа,
но здесь спускался я в народ.
Народ… но задремала Даша,
как био-фотоаппарат.
Пойдём домой, там мама наша,
наверно, сделала салат.
Всё то, что серо, стёрто, мглисто,
обрыдло, стало никаким,
для Даши будет самым чистым
воспоминанием святым.
***
Odi et amo…
Катулл
Панельный дом, невзрачные кусты,
просевший снег и голуби, как копы.
И с омерзеньем понимаешь ты,
как далеко ещё нам до Европы.
Но есть мой друг игумен-сердцевед,
и есть мой храм, воскресший в этом морге.
И с гордостью: «Нигде такого нет» —
ты выдыхаешь чуть ли не в восторге.
Короче, ненавижу и люблю,
как в стареньком двустишии Катулла.