И тут – она.
В коридоре. Возле стены.
Бабушка. В чёрном. Стоит. Смотрит. Молчит.
Рот открыт, губы двигаются – без звука.
Слов нет. Только… мысль. Прямая. В голову.
"Батареи – то старое… Внутри всё сгнило."
Он глянул туда, куда она смотрела.
На трубу. Ржавая. Старая, как этот дом. Как память.
Медленно поднялся.
Мужик подошёл ближе, наклонился.
– Ну что, пророк, проснулся? Что теперь? Крестить меня будешь?
И вдруг – из-за спины Валентина, будто воздух сжался, как будто в комнате стало тесно:
– Здрасьте.
Мужик резко обернулся. На долю секунды.
Пусто.
И этого хватило.
Валентин ударил.
Ногой. С силой. В угол трубы.
Хруст железа. Брызги ржавой воды – в лицо, в потолок, на пол.
Он просунул руки сквозь прутья трубы, как в танке, дёрнул. Связанные руки – через металл. Потянул.
Валентин дёрнул ещё – и вырвался. Бросился.
Вцепился в грудки. Схватил. Глаза в глаза.
– Это тебе за крик. Это тебе за девочку.
Мужик вылетел, как мешок с гнилью, пробил стекло балкона. Падал не крича – падая, он улыбался.
Потому что он уже умер раньше.
Дверь балкона была разбита.
Осколки стекла – в проходе, на полу, в воздухе.
Валентин шагнул через них, не чувствуя ног.
Сосед лежал, раскинувшись, как выброшенный манекен. Один глаз смотрел в небо. Второй – уже в никуда. В горле торчал осколок стекла, длинный, как осколок льда, и из него хрипело. Не кровь – пена, как будто легкие пытались выкашлять грех.
Он пытался говорить. Рот двигался.
Но звук был не голосом, а предсмертной кашей.
Валентин смотрел.
Без победы. Без облегчения. Просто – смотрел.
И тут – заметил.
В углу балкона, где обычно хранят старые ведра, пакеты, сраные лыжи времён СССР – лежало что-то завёрнутое. Плотно. В белые мусорные пакеты, перевязанные скотчем.
Слишком плотно. Слишком правильно.
Он подошёл. Опустился. Протянул руку. Коснулся.
Ткань – промокшая. Пакет – порван. Изнутри – запах гнили и… чего-то ещё.
Он отдёрнул один край. Потом другой.
И увидел.
Старуха.
Та самая.
Бабушка. В чёрном. Та, что стояла в коридоре.
Только теперь – сухая, коричневая, как высушенная кожа.
Смотрела. Сквозь плёнку. Без глаз.
Горло сдавлено чем-то – может, ремень, может, просто пластик.
Волосы слиплись. Руки – сжаты.
Труп давно мёртвый. Не вчера. Не неделю назад. Месяц.
И Валентин понял:
– Это она была в подъезде. Это не глюк. Это – она. Уже мёртвая. Уже сказавшая всё, что могла.