Но тишина теперь была другой. Не пустой, не мёртвой – а выжидающей. Напряжённой. Словно кто-то притаился за стеной и прислушивался к его дыханию. Или за дверью. Или прямо здесь, в комнате, невидимый, но ощутимый каждой клеткой тела.
Олег резко повернул голову, оглядывая комнату. Никого. Только тени от мебели, растянутые светом настольной лампы. Он сглотнул. Горло пересохло.
"Я не сумасшедший," – повторял он про себя. – "Не сумасшедший."
Но голос. Этот голос. Он звучал так отчётливо, так близко. Каждая интонация, каждый изгиб фразы – всё было её. Лера. Его Лера. С той самой манерой растягивать гласные, когда она о чём-то просила. С тем же придыханием в конце вопросительных предложений.
Он помнил, как она звала его, когда боялась грозы. Как произносила "папочка", когда хотела мороженое перед ужином. Как смеялась, когда он подбрасывал её к потолку – звонко, заливисто, запрокинув голову.
Пять лет прошло. Пять лет, два месяца и семнадцать дней.
Олег перевернулся на бок, подтянул колени к груди. Свет резал глаза, но выключать его было страшно. В тишине дома каждый звук казался значимым – скрип половицы, шорох занавески, тиканье часов. Как будто дом прислушивался к нему. Или кто-то в доме.
Он понял: голос был слишком живой, чтобы быть сном… и слишком знакомым, чтобы быть розыгрышем.
Олег проснулся от яркого солнечного света, бьющего в глаза. Шторы он так и не задёрнул вчера, а лампы остались гореть всю ночь. Часы показывали почти полдень. Он с трудом сел на кровати, чувствуя, как ноет затёкшее тело – так и проспал, не раздеваясь, поверх одеяла.
В доме стояла странная тишина. Не просто безмолвие, а какая-то вакуумная пустота, словно звуки здесь умирали, не успев родиться. Олег прислушался – ни скрипа половиц, ни гудения холодильника, ни пения птиц за окном. Даже собственные шаги казались приглушёнными, будто дом проглатывал их эхо.
На кухне он машинально поставил чайник. Руки всё ещё подрагивали, и спички несколько раз выскальзывали из пальцев, прежде чем ему удалось зажечь газ.
– Сон, – произнёс он вслух, и собственный голос показался чужим в этой тишине. – Просто дурной сон.
Но взгляд предательски возвращался к дверному проёму, за которым в коридоре висел телефон. Старый, с потёртым диском и чёрной трубкой. Сейчас, в дневном свете, он выглядел безобидно – просто винтажная вещица, оставшаяся от прежних хозяев.