Лепестки сакуры танцевали в воздухе, их движение отражало ритм города, живущего между праздником и памятью, и в этом ритме рождалась красота, способная исцелить или разрушить. Фонари горели вдоль улиц, их свет падал на лица прохожих, и в этом свете отражались мечты, страхи, надежды, сплетённые в узор, видимый лишь сердцу. Тени двигались в темноте, их шаги отдавались эхом, их дыхание сливалось с ветром, и они искали друг друга, не зная имен, но чувствуя тепло, идущее из глубины. Город смотрел на них, его улицы становились тропами, а звёзды – маяками, освещающими путь, полный света и теней.
Так рождалась история – в тишине, предшествующей первому звуку флейты, в движении, предшествующем первому шагу, и весна раскрывала свои объятия, укрывая тех, кому предстояло пройти этот путь. Киото становился сценой, его горы – убежищем, а река – зеркалом, и лепестки падали, унося прошлое, открывая простор для будущего. Ночь укрывала их, её бархатный полог скрывал начало пути, и в её тенях рождалась красота, готовая выйти на свет, где танец становился дыханием, а правда – крыльями, ведущими к вечности.
Глава 1: «Встреча под лепестками сакуры»
Весенний вечер в Киото дрожал от жизни. Тёплый ветер гнал лепестки сакуры вдоль узких улочек, и они кружились в воздухе, словно стаи белых мотыльков, потерявших путь к свету. У реки Камо, где ветви деревьев склонялись к воде, отражая первые звёзды, раскинулся праздник цветения – хаотичный и прекрасный, как сама природа. Бумажные фонари, подвешенные на тонких верёвках, качались над толпой, бросая мягкий свет на лица купцов, гейш и крестьян, собравшихся у деревянной сцены. От жаровен, где шипели кусочки угря, обмазанные тёмным соусом, поднимался дым, смешиваясь с сладким ароматом цветущих ветвей. Где-то вдали звенели бамбуковые колокольчики, подвешенные к крышам чайных домов, а из-под навеса у реки доносилась мелодия флейты – тонкая, хрупкая, как лепестки, что оседали на землю.
Саюри стояла за кулисами, в тени грубой ширмы, сжимая в руках складки алого кимоно. Её пальцы, тонкие и чуть влажные от пота, теребили тяжёлый шёлковый пояс-оби, завязанный так туго, что она едва могла дышать. Сегодня был её первый важный танец – не репетиция в полутёмном зале театра, где пахло старым деревом и пылью, а настоящее испытание перед гостями праздника. Её имя могли запомнить или забыть навсегда, и от этой мысли сердце колотилось, как барабан перед боем. Она поправила заколку-канзаши в волосах – резной журавль из чёрного дерева, чуть потёртый от времени, последний подарок отца. Её чёрные волосы, уложенные в высокую причёску, блестели в отсветах фонарей, но глаза, тёмные и тревожные, выдавали бурю внутри.