– Подожди еще немного, – сказал я. – Я сам об этом мечтаю.
Ей, конечно, многое прощалось, любимой дочери нашего посла в Союзе. Она училась на отделении журналистики МГИМО, по тем временам самого элитного советского учебного заведения, куда её перевели со второго курса Кабульского университета сразу после назначения отца в Москву.
В посольстве она отказалась жить наотрез, даже под страхом возврата домой. Посол поворчал, но договорился с советскими, чтобы дочке выделили для временного проживания скромную квартирку на первом этаже в доме №26 на Кутузовском проспекте, «Доме Брежнева», где (так, во всяком случае, считалось) долго жил покойный генсек и другие видные партийные чины. Наверное, посол подумал, что в этом случае дочь точно будет под постоянным присмотром известной организации. Во всевидящем оке этой организации он никогда не сомневался.
Шаббо имела над отцом невероятную, просто магическую власть. Не готов сформулировать однозначно, что являлось тому причиной. Шаббо была как две капли воды похожа на покойницу мать, умершую при её родах, когда отец, будущий посол, сидел в тюрьме за участие в беспорядках против короля Захир-шаха в семидесятом году.
Жизнь при старом короле была цивилизованная, но тюрьмы оставались средневековыми. Несколько месяцев среди нечистот в зиндане, а потом годы ожидания казни, всё это бесконечное время, потерявшее всякий смысл и надобность, увидеть Шаббо было для узника единственным лучиком надежды в сыром каменном мешке тюрьмы Пули-Чархи.
Отца Шаббо освободила Апрельская революция1. Он обнял восьмилетнюю дочку, которую воспитывала семья двоюродной сестры, и ринулся строить новую жизнь, жизнь, в которой, он искренне в это верил, больше не будет места для дикости и зверства.
С Шаббо он встречался нечасто, наверное, раз в два-три месяца, слушал её щебетание и смотрел на взрослеющую дочь влюбленными глазами. Новая жизнь строилась трудно, многие, даже бывшие товарищи по заключению, проклинали за дружбу с советскими, за сожженные из огнеметов кишлаки, за войну, разделившую страну на непримиримые во взаимной ненависти лагеря.
Сложно сказать, что он думал об этом на самом деле, способность к компромиссу в любой, отчаянно сложной ситуации, была его природным качеством и не просто так в результате он пошел по дипломатической линии. Мне кажется, отец хотел привить Шаббо чувство абсолютной свободы, такой сладостной и такой же далекой от реальности переходного революционного этапа из феодализма в светлое счастливое будущее, как пыльный мусульманский город в самом сердце Азии далек от всего цивилизованного мира.