И он с непреклонным видом схватил доктора за рукав.
– Хотите непременно знать, как обстоят дела?
– Да.
– Ну что ж, тогда я скажу вам в двух словах. Musculus biceps и musculus brachialis, обе разрублены напрочь, вот так обстоят дела.
– Musculus biceps? Позвольте, – забыл всю латынь! Пожалуйста, говорите по-немецки, доктор. Что там разрублено?
– Главная мышца локтя.
– Разве её нельзя исцелить?
– Никогда о таком не слыхал.
– Но тогда это значит, – великий Боже, доктор, вы хотите сказать, что его рука никогда не восстановится? Я полагаю, что нет пользы в руке без мышц.
– Я тоже так полагаю.
– Но тогда вы мне хотите сказать, что Мильнович не сможет пользоваться рукой… своей правой рукой?
– Не то, чтобы я хотел сказать вам это, – фыркнул доктор, – но вы сами желали это услышать. Позвольте пройти, меня ждут.
– Но со временем, конечно же, со временем, – настаивал Рэдфорд, беря доктора за рукав ещё крепче. – Всем известно, что время творит чудеса. Как вы можете утверждать такое, когда ещё не началось выздоровление? Мышца разрублена, вы сказали? А вы вполне уверены, что ничего нельзя сделать? А если мне телеграфировать в Вену Биллроту?
Доктор коротко и резко рассмеялся.
– Телеграфируйте хоть дюжине Биллротов, если вас это успокоит. Но только и Биллрот не вставит ему новую мышцу. Нет, мой юный друг, не каких «если» и «может быть» в этом случае. Всё просто, как сложение в арифметике. Я провалю любого первокурсника, который затруднится с ответом на такой вопрос.
– Но без владения правой рукой, разве он сможет продолжать службу?
– Я и не говорил такого, – проворчал доктор. – Но на вашем месте я бы так не переживал. Какое это имеет значение, раз вы получили «удовлетворение»? Дуэль – прекрасная вещь, не так ли? Ведь это так рыцарственно, так живописно, и – главное! – так справедливо! Ну, у меня больше нет времени отвечать на ваши вопросы.
Освободившись от хватки, он сошел с крыльца на улицу.
Лейтенант Рэдфорд не сделал попытки остановить его. Какая-то физическая слабость вдруг охватила его, так что он был вынужден опереться рукой о стену, чтобы не пошатнуться. Последний раз он чувствовал что-то подобное, когда ему было двенадцать лет. Тогда кровельная черепица свалилась на него и почти оглушила. Так и сейчас, казалось ему, мощный удар обрушился на его голову, и всё завертелось и закружилось вокруг него. Не прошло и минуты, как он оправился и зашагал вниз по улице, сначала очень медленно, в состоянии некоего потрясения, отражавшегося в его взгляде, затем очень быстро, и так, второй раз за этот день, он достиг дома Авраама Мееркаца, лицо его пылало, а униформа была забрызгана жидкой жёлтой грязью, под которой в это время года Лохатынь грозила исчезнуть полностью.