Рэдфорд озирался с упавшим сердцем. На всем, что он видел, не только бедность и даже нужда были написаны большими буквами, но сотня подробностей, которые он едва ли осознавал, косвенным образом оскорбляла его врождённое чувство порядка и аккуратности, унаследованное от британских предков. Неужели это и есть родной дом Мильновича, место, где он проведёт остаток своей, едва начавшейся, жизни? Нет, ни за что, так не должно быть.
Дверь была распахнута, но признаков жизни не наблюдалось, и Рэдфорд, привязав лошадь к забору, где она стояла, нетерпеливо переступая и стряхивая цветы яблони, запутавшиеся в её каштановой гриве, решился последовать примеру молодой несушки, которая, по-видимому, хорошо знала окрестность и как раз сейчас взбиралась на крыльцо. Следуя за курицей вплотную, он сначала обнаружил себя в коридоре, мощёном кирпичом, откуда попал на кухню, но здесь его пернатая проводница покинула его, чтобы наброситься на блюдо холодного картофеля, которое стояло неприкрытым на столе, и где пировали уже три её сестры.
«Есть кто-нибудь?», – обратился Рэдфорд к стенам, и при этом громком вопросе безмолвный дом вдруг пробудился к жизни. Из-за двери напротив послышалось быстрое перешёптывание, кто-то заглянул в щёлку и снова исчез с подавленным восклицанием. Послышались шаги, приближающиеся извне со стороны коридора, но прежде чем Рэдфорд успел обернуться, они затихли. Открывались двери, на долю секунды появлялись испуганные лица, но, по-видимому, никто не имел, или ещё не нашел в себе, мужества встретиться лицом к лицу с чем-то настолько необычным, как посетитель в военной форме. Не раньше, чем прошло ещё несколько минут, появилась босоногая служанка, девочка примерно восьми лет и, вспыхивая румянцем, провела Рэдфорда в большую квадратную комнату с самым низким потолком, какой он когда-либо видел. Здесь, прежде дальнейших событий, он имел достаточно времени прийти к заключению, что узкий скользкий диван, представлявший собой главный предмет меблировки, должно быть, являлся братом-близнецом дивана на квартире Мильновича, а также успел сосчитать разнообразные круги на полировке стола, оставленные, вероятно, стаканами горячего чая. В углу комнаты маленькая масляная лампа была зажжена перед религиозной картинкой того же сорта, что он видел в спальне Мильновича, и здесь, как и там, это было единственное украшение.