Ты так красиво освещен, очертания окружающих тебя холмов так мягки… Переплетясь, как соломинки птичьих гнезд, вьются вкруг тебя мягкие валы возделанных склонов. Длинные гряды пяти или шести рядов покрытых лесом гор плавно колышутся, синея вдалеке: ни дать ни взять морские волны. С той лишь разницей, что это море лишено коварности, которая поджидала итакийца Улисса>11 и его флотилию. Его не сотрясают бури. В нем нет места козням. Тут царит покой. Разве что то там, то сям легким порывом ветра надувается грудь холма. С одной вершины горных валов на другую ведут тропинки – прямые, неторопкие, за которыми тянутся борозды, похожие на те, что оставляют на морской глади корабли. На гребне волн, вдали, вознес свои мачты собор в Везле на месте могилы Марии-Магдалины>12. А совсем рядом, там, где делает поворот петляющая Йонна, из чащоб торчат кабаньи клыки бассервильских скал. В изложине, окруженный холмами, небрежный и нарядный, над водами своих рек раскинулся город, со всеми своими садами, лачугами, лохмотьями, радостями, грязью улиц, ладностью своего вытянутого тулова и головой, убранной ажурной башней…
Я, улитка, любуюсь своей скорлупой. Звонкий голос колоколов моей приходской церкви поднимается над долиной, распространяясь подобно хрустальной струе в морозном чистом воздухе. Я расправляю плечи, вбирая в себя их музыку, как вдруг полоса солнечного света пробивает серую завесу, скрывавшую до того небеса. И тут моя Глоди хлопает в ладошки и кричит:
– Старый папочка, я слышу! Жаворонок! Жаворонок!..
При звуке ее свежего голосочка я переполняюсь счастьем и обнимаю ее.
– Слышу так же, как и ты. Жаворонок то весны…
II
Осада, или пастух, волк и ягненок
Из Шаму́ возьми ягнят —
Втроем волка усмирят.
Середина февраля
Мой винный подвал скоро опустеет. Солдаты, которых господин де Невер, наш герцог, прислал к нам, чтобы нас защищать, почали последнюю из моих бочек. Так что не будем терять ни минуты, присоединимся к ним! Разориться я не прочь, но так чтоб было весело. Да мне и не впервой! И ежели так будет угодно воле Всевышнего, не в последний.
Славные ребята эти солдаты! Расстроились больше моего, когда я им сказал, что скоро нечем будет промочить глотку… Среди моих соседей есть такие, что относятся к этому трагически. Я же не могу им уподобляться, потому как пресытился: слишком часто приходилось в жизни присутствовать на представлениях, так что шутов я больше всерьез не воспринимаю. Уж скольких пришлось перевидать на своем веку: и швейцарцев, и германцев, и гасконцев, и лотарингцев, всех этих псов войны в латах, с оружием в руках, ненасытных утроб, живоглотов, не устающих поедать человечину! Кто когда мог понять, за что они воюют? Намедни они воевали за Короля, нынче за Лигу. То они святоши, то гугеноты. Все партии сто́ят одна другой, а лучшая из них не сто́ит веревки, на которой следовало бы повесить всех ее приверженцев. Нам-то что от того, который из ворюг – этот или другой мошенничает при дворе? А что до их желания втянуть Господа в свои делишки… люди добрые, оставили бы вы Бога в покое, клянусь своим животом, рыбья холера! Человек он пожилой. Если у вас чешется в одном месте, деритесь себе на здоровье. Господу нет до вас никакого дела. Насколько мне известно, у него руки на месте. Заявляю смело: он и без вас почешет где надо…