ни собаки, ни птицы, ни внуки
не взойдут на пустое крыльцо.
По ступеням, сзывая гостей,
дождь запрыгает, пыль потревожив,
но по-прежнему будет ничей
дом, уже и на дом не похожий.
Вдруг нежданным витражом
сталь блеснула в повороте:
это озеро в оплёте
хвойно-лиственных ножон.
После дождичка в обед
на три четверти закружит
листья, капли, ветки, лужи, —
сквозь туманность на просвет.
А на том на берегу
по соломенным просторам
ходит-бродит чёрный ворон
от копны к уже стогу.
Всё туман, туман и тишь,
вот и ты опять молчишь.
Прощай, мой друг,
ты вновь одинок,
холоден ком земли.
Прощай, мой друг,
твой голос далёк,
сердце моё болит.
Прощай, мой друг,
грешна пред тобой,
если б могла я знать.
Прости, мой друг,
твой горек покой,
но мне тебя не обнять…
Там фениксы тихо летают,
где город и сад истомы полны,
и райские птицы заманчивой стаей
весельем венчают ворота весны,
и негой исходит взволнованный вечер,
и шёпоты всюду, и тайны не скрыть,
и мрачному зверю в доверии легче
от смутных желаний остыть;
с души все печали, как листья, опали,
и гамлетов больше не мучает страсть,
и мир так хорош, как в самом начале,
когда, как ребёнок, потянешься всласть;
но время проснуться, для бога уют,
а мне подорожную в жизнь выдают…
Печальною негой
тоскливый покой
струится ленивой
бессмертной рекой,
не быстро, не шумно,
кружением волн
расставило время
ловушек полон;
и милый твой голос
заманчиво тих,
как будто боится
резонов своих,
а сердце так хочет
попасть в унисон,
что нет уже мочи
стряхнуть этот сон…
Мне страшно забыться
в сиянии дня,
мне страшно, что он
заморочит меня.
Прохожий, ветра блудный сын,
меня сманил в края глухие,
и сосны реяли густые,
где он единый господин,
и белок цоканье и шорох
меня пугали ввечеру,
и над кострищем, словно порох,
вздымался пепел поутру;
а годы шли, не спотыкаясь,
и смерть забыла нашу дверь,
мы жили так, в воротах рая,
благословенны от потерь,
и наши дети мирно спали,
шалили, ссорились, росли;
женились, внуки вырастали,
и снова мы считали дни;
мы обживали земли, воды,
мы семя бросили вокруг,
и все заморские народы
в единый входят кровный круг;
и даже войны и болезни,
что сотрясают наш предел,
не развратили наши песни,
не истощили наших тел;
искусства, свахи и науки
в одну влекут нас борозду:
мы будем жить, не ради муки,
а веря в общую звезду.