«Понаехавшие» из дальних деревень бабуси так вот и строили фразы – с ударением на последнее слово, так что было непонятно – то ли соглашаются, то ли спрашивают.
– Дак Колесникова и есть!
– Ой, Сашка, Сашка! Проглядел дочку-то.
– А неча в Ленинграды всякие отпускать! Шла бы на ферму.
– О-ой, на фермах-то нонче таки курвищи – ого-го!
– Много воли нынче молодежи дали, вот что! Ране-то так не ходили да-ак! Боялись!
– И правильно, Егоровна! Как еж без страха-то?
– Ой, бабы, что я вам скажу! Слыхали, на реке девку убили молодую? А допреж того – снасильничали да пытали! На спине звезду красную вырезали! Мне кума намедни рассказывала. Она, кума-то, в Погорельце живет. Говорит, милиция приезжала. По станции ходили, расспрашивали…
– И я что-то такое слышала! Ох, страсти-то какие! Неужто опять банды немецкие завелись? Это что же, теперича и за ягодами в лес не пойти?
– И куда только милиция смотрит?
– Э-э, в старые-то бы времена-а-а…
– Дак правда и есть! Сталина на них нету!
На произведенный ее проездом фурор Женька не обратила никакого внимания – просто не заметила, пролетела мимо. Свернув на центральную Советскую улицу, единственную асфальтированную, уже минут через пять подкатила к милиции, размещавшейся в приземистом одноэтажном здании барачного типа, обшитом досками и выкрашенном в веселенький ярко-зеленый цвет.
У милицейского крыльца стоял бирюзовый «газик», а вот мотоцикла что-то видно не было. Значит, не было и участкового – куда-то укатил.
Жаль. Участковый уполномоченный Дорожкин уже год как был женат на лучшей Женькиной подружке и бывшей однокласснице Мезенцевой Кате. Старший брат Катерины, Максим, с недавних пор тоже работал в милиции, только форму носил редко, потому что уголовному розыску не положено, это уж Женька знала.
Максим ей нравился аж с седьмого класса. Потом, правда, появился некий Тынис, симпатичный эстонец из этнографической экспедиции Тартуского университета. Они сюда приезжали частенько, почти каждое лето, – исследовали жизнь и быт местных угро-финнов – вепсов, в просторечии именуемых чухарями. Жившие в дальних деревнях, эти самые вепсы-чухари и русского языка-то толком не знали, говорили по-своему, по-фински, а еще в большинстве своем придерживались старообрядческой веры и сильно не жаловали чужих. Впрочем, то дальние. Ближние давно уже ассимилировались и язык свой почти не помнили, а их дети – так и вообще не знали. В паспортах – у кого таковые имелись – все значились русскими. Таково было указание властей…