– Кто это?.. – едва прошептал Партыко. – Вы нашли того, кто его?..
Гончаров покачал головой:
– Ищем. Но зацепок никаких. Степан был должен микрофинансовым организациям восемнадцать миллионов. Взял у них на похороны матери. А потом остался без работы. С криминалом завязал, обещал жене жить честно. Пришлось выкручиваться, но не получалось. Где-то находил деньги, отдавал, но сумма долга только росла. Эти ростовщики не могли его заказать, потому что он хоть что-то да отдавал и собирался платить и дальше. У него были враги?
– На зоне не было: он со всеми ладил. Он здоровенный как слон, кто против такого попрет? Да он и на воле-то ни с кем не бодался. По-человечески он был добрый. Он когда-то с корешем своим держал обменник, но приятель его кинул на бабки… И Хомяк… простите, Степан пошел в гостиницу для интуристов подносчиком. Сидит с бригадой на входе, подходит автобус с туристами, ну, надо их чемоданы по номерам разнести. Неплохая, если честно, работенка была – дело даже не в зарплате: там на чаевых хорошо имели. Каждый день по десять или двадцать баксов заколачивал. Летом даже больше. Я же тоже там вместе с ним. И вот однажды вышли покурить и видим, как за углом сутенер девушку по щекам лупит. Степик сразу рванул туда и вломил парню. Да так вломил, что тот отлетел метров на пять и затих на полчаса. Степик девушку начал успокаивать… Потом она такси вызвала и укатила. А следующим утром, когда наша смена заканчивалась, она приехала снова, но уже с двумя подружками. Они отозвали Степана и попросили, чтобы он их крышевал. За это они были готовы платить ему двадцать процентов со своего нелегкого заработка. А тот сутенер, которого вырубил Пятииванов, с них половину снимал. Девушки были симпатичные, Степик и согласился. Они признались, что за ночь берут с интуристов по четыреста баксов и в месяц у них получается не менее восьми тысяч баксов на каждую. А когда какой-нибудь международный конгресс, то и до двадцати косых доходит. Хомяк предложил и мне вписаться, потому что у него тогда не было тачки, а у меня почти новая вишневая «девятка».
Партыко взял со стола бутерброд и понюхал его.
– Как же я тебя хотел все эти годы, – обратился он к бутерброду, – какой ты сладкий.
Гончаров не торопил рассказчика, он даже отвернулся к окну, за решеткой которого на землю плавно и медленно опускались крупные пушистые снежинки.