Неужели мне никогда уже не суждено пройтись по вечерним улицам квартала Нингётё, красивым, как на цветной гравюре? Побывать на празднике храма Суйтэнгу[43], поклониться Будде-Целителю в Каябатё[44]? Интересно, а что сейчас делает моя подружка Миё-тян из Рисового квартала? Как поживает Тэкко, сын лодочника с переправы Ёроибаси? Наверное, все мои друзья – и он, и Синко из лавки, где продают камабоко[45], и Кодзиро, сын торговца гэта, – по-прежнему неразлучны и каждый день играют в театр в доме табачника Какиути, на втором этаже. Скорее всего, теперь я не увижусь с ними до тех пор, пока не стану взрослым. При одной мысли об этом мне становится горько и обидно.
И все же я чувствую, что пронзающая мое сердца тоска объясняется не только этим. Безотчетная, неизбывная, она чем-то сродни печальному свету луны, проливающемуся на придорожные сосны. Откуда же взялась эта тоска? И почему, если мне так тоскливо, я не плачу? Меня ведь всегда называли плаксой, но сейчас в глазах моих ни слезинки. Тоска проникает мне в душу подобно струям чистого, прозрачного источника или щемящим звукам сямисэна.
За длинной, длинной чередой сосен с правой стороны как будто бы тянулось поле, однако внезапно я замечаю, что поле кончилось и его сменило огромное пространство, напоминающее сумрачную равнину моря, на которой то тут, то там мелькают какие-то зеленовато-белые блики. Когда с левой стороны налетает влажный соленый ветер, мельканье усиливается, и до меня доносятся шорохи, похожие на хриплое покашливание тщедушного старца. «Может быть, это гребешки волн?» – думаю я. Но нет – вода не издает такого сухого шелеста. В какое-то мгновение мне даже почудилось, что я вижу зловещий оскал хохочущих оборотней.
Я стараюсь не смотреть в ту сторону, но чем больший ужас меня охватывает, тем сильнее влечет меня это странное зрелище, и я нет-нет, да и поглядываю туда украдкой, но так и не могу понять, что это такое. Как только ветер в соснах стихает, мой слух все чаще улавливает эти таинственные шорохи. А с некоторых пор к ним присоединяется еще и доносящееся из-за сосен с левой стороны отдаленное и раскатистое «до-до-до-дон». Вот это уже действительно гул моря. «Прибой», – говорю себе я. Голос моря звучит негромко, но внятно и размеренно, как будто в кухне, расположенной в глубине дома, что-то толкут в каменной ступе.