105 «… Плату недобрую
Деве я отдал,
За ласку, любовь,
За всю её скорбь».
С другой стороны, – ласка и любовь на троне? – На троне-то, как-то… Да и презумпция «облико морале»… Тогда, о каком «мёде» говорится в этой строфе? – Если сам продукт вместе с технологией его получения не представляет интереса, то само упоминание мёда на золотом троне всё-таки требует своего объяснения. Продолжая рассказ о себе же от третьего лица, Один говорит:
110 «Напиток достал он
Обманом у Суттунга…».
Здесь «мёд» объявляется напитком. В «Старшей Эдде» есть ещё одно место, где употребляется слово напиток как очевидная метафора. Так, Сигрдрива рассказала Сигурду, что в своё время она была приближённой самого Одина. Впечатлённый Сигурд [РчСг]: «Тогда он просит поучить его мудрости, раз она знает, что нового во всех мирах, Она сказала:»
5 «Клёну тинга кольчуг
Даю я напиток,
Исполненный силы
И славы великой;
В нём песни волшбы
И руны целящие,
Заклятья благие
И радости руны».
Здесь «напиток» – это знания, которыми напитывается Сигурд. Это впервые выводит на ассоциацию, что «мёд» на «троне из золота» – это тоже знания. Выражение «на троне из золота» близко к выражению «на королевском троне», что, в свою очередь, указывает на превосходную степень оценки того действа, которое связано с троном из золота. Трон – это атрибут ритуала коронации. Но нет власти выше власти Одина, – он ВсеОтец, верховный бог. Тогда, на что Гуннлёд могла бы короновать Одина? – Известно, что после своих злоключений, связанных с путешествием во владения Суттунга, напившись напитка, Один возвестил [РчВс]:
111 «Пора мне с престола
Тула поведать
У источника Урд;
Смотрел я в молчанье,
Смотрел я в раздумье,
Слушал слова я;
Говорили о рунах,
Давали советы
У дома Высокого,
В доме Высокого так толковали:».
Престол – это тот же трон. Итак, напившись «напитка» на «троне из золота», Один превратился в тула, и теперь, уже с трона Первого шамана, он решил немного пошаманить, проведя ведический (провидческий) сеанс погружения в Реку Времени. Начало строфы – слово «пора», – как-бы подводит черту под повествованием о приключениях Одина во владениях Суттунга, и открывает начало следующего сюжета, в котором Один трактует всё, что с ним произошло в этом путешествии. (А, надо сказать, в строфах с № 1 по № 95 Один в долгом пути к Суттунгу, готовя себя к предстоящему, прокручивал в своей голове всю ту мудрость, которую ему удалось накопить). И вот, он начинает камлать, анализировать происшедшее и делать выводы в виде советов Лоддфафниру, себе же. Эти советы, в которых Один, отмечая совершённые им же ошибки, посыпая голову пеплом, и самокритично называя себя уничижительным словом «Лоддфафнир», в смысле «дурачок», следует читать так: «Надо было бы тебе, Один, … (или «Не надо было бы тебе, Один …)». Так, «ночью вставать по нужде только надо» (112), а ты попёрся «перед утром, – все почивали, – … лишь сука была привязана к ложу» (101). Тем самым, получил от Гуннлёд заслуженное: «Ну и кобель же ты, Один». И далее, ведь тебе на роду было написано: «с чародейкой не спи, пусть она не сжимает в объятьях тебя» (113), а ты, Один, соблазнил бедную женщину, и использовал «Гуннлёд прекрасную», тебя «обнимавшую» (108). И теперь приходится мучиться угрызениями совести по поводу коварства собственной клятвы (видимо, – любить вечно, весь сезон), данной Гуннлёд (110). И ведь знал же, что (115): «Чужую жену не должен ты брать в подруги себе». А, ты? – Что сделал ты? – А ты принудил её совершить адюльтер «Гуннлёд на горе» (110). Ведь обманутый муж, Суттунг, за этот адюльтер вверг её в «скорбь» (105). (Теперь то уж приходится признать, что Гуннлёд никакая не дочь Суттунга. Она жена его!). И вот так Один выговаривал себе, заглядывая в коллективное бессознательное (теперь-то он обладал такой способностью!).