* * *
…Очередное совещание в компании «ЮКОС». Сидим, обсуждаем, спорим. И вот Михаил Борисович Ходорковский[1] – на тот момент один из самых крупных акционеров – раз, второй, третий позволил себе сказать: «Да ладно, эти ваши заводики». Я все это выслушал, а потом говорю ему: «Миш, еще раз скажешь «заводики» и будешь продолжать гнать ту же ахинею про большие расходы на собственное топливо – встану, выну стул из-под своей задницы и тресну им тебя по башке при всех. Дальше ты побежишь на меня жаловаться. Ты же сопротивляться мне не сможешь – я ведь в два раза больше тебя, я просто не в твоей весовой категории. После этого меня поругают, осудят, я перед тобой публично извинюсь, но неделю ты будешь ходить с расквашенной физиономией. Вот если хочешь, давай это сделаем».
После этого – все. Как рукой сняло. Подпольная кличка у меня тогда была «Бульдозер» и со мной рекомендовали не связываться…
…Первое детское воспоминание – вообще то, что помню – моя родная бабушка Апполинария, баба Липа. Жили мы на Фрунзе, 175, напротив Драмтеатра. Мне тогда было чуть больше трех лет, и баба Липа водила меня в сквер Пушкина. Сквер в то время был совсем заросший, но бабушка расстилала какое-то одеяло, мы на него садились и она мне что-то рассказывала. Помню, было хорошо и легко.
Потом помню уже после войны. Во дворе нас было много погодков – чуть старше, чуть младше. Такая армия саранчи. Мы любили погонять в футбол, ну и, конечно же, играли в «войнушку» – в «наших» и «фашистов». У меня тогда было три закадычных кореша – Мишка Яковлев, Гришка Павлов и Вовка Сафронов. Гришка у нас всегда был «немцем», потому что он был очень похож на кинематографических немцев: сивый, с вытянутым лицом, нос горбинкой. И вот однажды мы заходим к нему в дом и слышим, как Гришка со своей бабушкой говорит на немецком языке. Честно сказать, мы обалдели. Выяснилось, что он действительно немец. Но когда об этом узнали другие пацаны, Гришку стали буквально травить его происхождением. Мы с Вовкой и Мишкой решили, что друга бросать нельзя и перешли в его «армию». Обижать Гришку мы не позволяли. И дрались на смерть с любыми обидчиками. Нас потом даже прозвали «Витька и три мушкетера».
Наш район тогда представлял собой систему проходных дворов. Слово «курмыши» я помню с детства. Мы отлично знали всю эту сложную систему. И это знание нам очень помогало. Если мы где-то набедокурили и за нами кто-то гнался, то поймать нас было невозможно, мы просто растворялись в этих лабиринтах. Единственный человек, который был способен выловить нас – это участковый милиционер. Его все знали в лицо и побаивались. Он поддерживал порядок во всем, знал все наши хитрости, и за это мы его уважали.