«Они заявят протест. Тогда иди доказывай, что ты не верблюд».
«И мы заявим протест…»
Но он понимает, что никто у него протеста не примет. Что капитан-лейтенант Седельцев только продекламирует ему свои пятьдесят четыре прописные истины, а потом целый год будет рассказывать на всех совещаниях веселую историю о том, как мичман Протасов протест заявлял…
– Товарищ мичман, смотрите!
Протасов всматривается в сизую муть под чужим берегом и видит силуэты двух людей, торопливо выбирающихся на отмель.
– Опять упустили!
В сердцах он хлопает рукой по штурвалу и думает о том, что на этот раз ему не оправдаться, что капитан-лейтенант не упустит случая «показать власть».
* * *
Инспекторская – всегда испытание. Хоть и тот же столик на стрельбище с серыми досками, сто раз мытыми дождями и сушенными ветрами. Те же команды, те же пробоины на зеленой фанере. И ни больше их и ни меньше, чем при обычных стрельбах. А по количеству пота инспекторская сравнима разве что с марш-броском.
Вскидываются ростовые мишени, едва заметные на фоне темных кустов, хлопают выстрелы, пыль взметывается на дальнем бруствере, надрывно поют рикошеты. И солнце парит так, что можно задохнуться.
Лейтенант Грач сидит в стороне и мучается за своих пограничников. Иногда поднимается, кричит что-либо сержанту Говорухину, командующему стрельбой. Тогда проверяющий – майор из округа – оборачивается и спрашивает ехидно:
– Вы, лейтенант, уверены в своих подчиненных? Тогда не вмешивайтесь. Любой пограничник должен уметь действовать самостоятельно.
Говорухин молодец – огневую никто лучше его не знает. И стреляет – дай бог каждому. Но разве усидишь, когда перед тобой вся твоя застава как на ладони?
Конечно, майор – он умница: дает возможность начальнику поглядеть на дело своих рук со стороны. Где еще так вот себя увидишь? Но это же бессердечно – оставлять командира в роли наблюдателя! И Грач всерьез сердится и возбужденно высказывает свое возмущение политруку Ищенко, который хоть и не командует, а все же не лишен своих прав – ходит, беседует с отстрелявшими пограничниками, поглядывает за Говорухиным.
– Меня другое беспокоит, – говорит Ищенко. – Такая стрельба возле границы…
– Всегда так стреляли.
– Всегда была одна обстановка, а теперь другая.
Грач отмахивается – другого стрельбища все равно нет. Он любуется Говорухиным – долговязым, но удивительно собранным для своей комплекции. У него не болтаются руки, как это часто бывает у худощавых и длинноруких, каждый его жест – сама четкость.