Раньше я не верил в это. Пугалки, сказки, чтобы заставить нас вести себя тише, слушаться. Но теперь… теперь это дерево – моё дерево – стало не вымыслом, а реальностью. Оно стояло передо мной. Сухое, кривое, с чёрной корой, которую не брала даже влага джунглей. Место покаяния.
Я вздрогнул, когда над головой раздался хриплый крик. Что-то каркнуло, срываясь на сдавленное бульканье, как будто кто-то задыхался от злобы. Я резко поднял голову, чтобы разглядеть верхушку дерева. В ветвях что-то шевельнулось. Листья колыхнулись, будто от чужого дыхания. Мне показалось – или там, среди сучьев, мелькнула тень?
Я вглядывался, моргая от пота и слёз. Полусумрак джунглей сгущался. Было почти ничего не видно. И всё же… на долю секунды я увидел это. Фигура. Нет, силуэт. Согнутая спина, длинная шея, чёрный изгиб клюва. Или мне только показалось?
Похоже, страх взял своё – и мне начало чудиться то, чего, может, и не было вовсе. Но легче от этого не стало. Ни капли.
Мне стало страшно. По-настоящему. До дрожи в коленях, до подступающей тошноты. Внутри всё закачалось, будто земля подо мной больше не держала. И от этого стало особенно мерзко… зыбко. А потом – больно. Но не из-за руки, не из-за тела. Больно внутри, где-то в самом центре, где раньше что-то ещё теплилось.
И вдруг навалилось – жалость к себе. Такая сильная, что на глаза набежали слёзы. Я их не стеснялся. Просто стоял, и они текли сами, потому что остановить их было невозможно. Я не помнил, чтобы когда-то так себя жалел. Может, только в самом детстве, когда меня все оставили, и казалось, что в этом мире больше нет никого, кто бы вообще замечал, что я есть.
Тогда только сестра Майя… Она прижимала меня к себе, отгоняла старших мальчишек, шептала что-то тихое, мягкое, как шелест простыни. Её руки были тёплые, запах – как у солнца и мыла. Тогда я верил ей. Верил, что всё будет хорошо, если она рядом.
Сестра Майя…
Но она тоже предала. Стояла на той площади, молилась, не поднимая глаз, не произнеся ни слова в мою защиту. Молчала. Как и все остальные.
Они все меня предали.
Эти мысли – про предательство, про сестру Майю, про то, как все отвернулись – вырвали жалость из сердца. Слёзы ещё не высохли, но вместе с ними ушла и слабость. Осталась только злость. Та самая, что вспыхнула тогда, на площади, когда я смотрел на лица тех, кто осудил меня без слов.