Мне, наверное, ещё повезло. Повезло, что с момента побега я ещё не встретил того, кто способен закончить мой путь окончательно.
Я сидел, не двигаясь, уставившись на это крошечное тело. Не мог оторваться. Как загипнотизированный. Как будто в нём было что-то большее, чем просто мёртвый зверёк.
Игрун лежал на боку, и один его глаз – мутный, затянутый плёнкой – казался направленным прямо на меня. Словно смотрел. Словно ждал. Или… осуждал. На перекошенной морде всё ещё застыла гримаса – может быть, боли, а может, злой насмешки. Открытая пасть, изогнутая, будто в ухмылке, казалась вопросом. Или вызовом.
Я понимал, что должен встать. Должен идти. Но тело отказывалось. А взгляд этого маленького существа держал меня на месте – как игла, вонзённая в душу.
Нужно было убрать его. Подальше от меня. Что-то внутри шептало – если он упал сюда, значит, те, кто его разорвал, были где-то рядом. И могут вернуться. За добычей. За тем, что оставили. А может быть – просто поиграть с тем, что ещё тёплое.
Я почувствовал, как по спине медленно ползёт холод. Не от страха. От предчувствия.
С усилием вытянул вперёд руку – левую, единственную, что хоть как-то слушалась. Пальцы дрожали. Я нащупал хвост игрунка – тонкий, мягкий, ещё тёплый. Кончиками пальцев зацепил, потянул на себя. Тело послушно сдвинулось, с хрустом прижимаясь к мокрым листьям.
Оно было тяжёлым. Не от массы – от смерти, которая впиталась в него. Оно словно прилипло к земле, не желая уходить. Я стиснул зубы, подтянул чуть сильнее, и игрун скользнул ближе, оставляя за собой след – тонкий, алый, расплывающийся в зелени.
Я не знал, зачем делаю это. Может, хотел спрятать его. Может, просто не мог больше видеть его глаз, смотрящего сквозь меня. А может… хотел, чтобы он не достался тем, кто его убил. Хотел оставить его себе. Как напоминание. Как предупреждение.
Он ещё был тёплый. Кровь сочилась из раны – густая, липкая, горячая. Пахло железом и чем-то животным, диким. Я держал его в руках, сквозь слипшуюся шерсть чувствовал хрупкие кости, податливость плоти. Пальцы дрожали. Я уже начал было думать, что вот-вот отброшу его прочь – с отвращением, с ужасом, с тем остатком человеческого, что ещё во мне теплился.
Но тут в голове вспыхнула мысль. Беззвучная, хищная. Она вошла не как идея – как голод. Как зов. Я вздрогнул, отпрянул от самого себя. Как будто во мне что-то чужое зашевелилось.