А один винтажный старатель как – то выудил из мусора икону восемнадцатого века, затёртую, а потом реставратор раскрыл несколько записей, то есть снял более поздние красочные слои, и под ними оказалась отлично сохранившаяся авторская живопись 17 века. Так вот они продали этот шедевр заезжему толстосуму и озолотились. У богатых свои тараканы.
Но по мере приближения к цели Николай примолк, словно набрал в рот воды, взгляд его сделался сосредоточенным и хмурым. Тишину салона прорезал лишь хруст попавших под колёса сухих веток, да тихое урчание мотора.
– Здесь и встанем, – глухо обронил он, останавливая машину у подножия горы мусора, вздымающейся к хмурому небу. – Дальше мы не проедем.
Они выбрались из машины и застыли, пораженные открывшимся зрелищем – зловонными эверестами из отбросов цивилизации.
Николай молчал, словно слова застряли у него в горле, не желая вырываться наружу.
– И что мы здесь забыли? – не выдержал Семён, нарушая гнетущую тишину. – Не пора ли тебе, друг мой, поведать, что гложет душу твою? И зачем мы здесь?
– Сейчас, сейчас… Дай мне дух перевести! – пробормотал Николай, отводя блуждающий взгляд от мусорной бездны.
– Ты меня пугаешь, Колян. Что, чёрт побери, мы здесь с тобой делаем? Что вообще происходит?
Николай с неохотой приблизился к багажнику, словно к вратам преисподней, и замер в нерешительности.
– Сейчас, сейчас… Ты, это, только не пугайся… – пробормотал он изменившимся голосом.
Минута тянулась вечностью. Наконец он распахнул крышку, и, помедлив, отодвинул край брезентового плаща, скрывавшего тайну, лежащую во чреве багажника.
В кромешной тьме невозможно было различить очертания. Николай щелкнул фонариком, и луч света выхватил из мрака ужасающую картину: на дне, свернувшись калачиком, лежала молодая девушка, и ее вид не оставлял сомнений, что смерть не оставила ей ни единого шанса. Белые, словно облака, слегка завитые кудри рассыпались по дну, обрамляя умиротворённое лицо, застывшее в безмолвном покое.
Даже мертвая, она казалась Семёну воплощением красоты – неземным идеалом.
Николай, будто проснувшись, скинул плащ, и взору Семёна предстало совершенное тело. Идеальные изгибы груди, точеные ноги и руки, не знавшие тяжести труда, говорили о ее принадлежности к миру роскоши. Одета она была под стать своей красоте: короткая юбка едва прикрывала бедра, невесомая блузка облегала стан, а сверху – элегантный плащ, несомненно, от известного кутюрье.