В поезде я не могла отделаться от чувства, что я уже не в Сосновом, но еще не дома. Я с завистью смотрела из окна вагона на тех, кто в драных штанах тащил козу во двор или ругался с соседом, они никуда не ехали, оставались на своем месте. А я, временно лишившись точки опоры, чувствовала себя очень неуютно. Бабушка часто говорила: «Ни дна тебе, не покрышки». Именно так и можно было обрисовать мое состояние дороги обратно. Подавленное и подвешенное.
Воздух в городе обрушивался забытым запахом нагретого бетона, листва на деревьях казалась искусственной, под ногами – асфальт, на скамейке под домом – те же бабки и алкаши. Почва возвращалась под ноги. В подъезде пахло кошками, бомжами и общественным туалетом.
– Вернулись, Сима Борисовна? – ехидно интересовалась одна из соседок.
– Да мы и не уезжали, так на пару дней, некуда нам уезжать, нет ни дачи, ни срачи, – разводила руками бабушка. – А ребенка-инвалида надо бы на лето – на воздух.
И вздыхая, волокла чемоданы наверх.
Первая дверь с тремя замками, вроде, на месте. Вторая – тоже. Можно считать, повезло, не ограбили, квартира не сгорела, не залило. Подводим итог, отдых прошел успешно.
Начиналось наша обычная городская жизнь.
Родители
После нашего возвращения лето исчезало быстро. Не успевали мы опомниться, как на деревьях уже вовсю желтели и облетали листья.
Мы с бабушкой снова оставались вдвоем.
Бабушка быстро смирилась, что всю оставшуюся жизнь она будет тащить на своей больной шее неблагодарный крест, меня.
Но родители, в отличие от бабушки, продолжали на что-то надеяться и сопротивляться.
И, как назло, именно с родителями я становилась особенно невыносимой.
Когда они приходили вечером после работы, в меня вселялся какой-то демон, мне хотелось бегать, орать, прыгать на еле-живых диванах, чтоб из них летела пыль и вылезали пружины. Видимо, так я выражала свою радость от встречи.
Папа начинал делать из меня человека. Вынеся пару предупреждений, которые я, естественно, не слышала, он начинал ловить меня для дальнейшего битья.
Надо, для справедливости, отметить, что я всегда давала сдачи по мере своих небольших, но растущих сил. Я била в ответ, кусалась, плевалась и выкрикивала все нецензурные слова, которые знала. Бабушка, как и я, выступала категорически против такого воспитания битьем, но, пока она торопилась на больных ногах прилететь на защиту, я успевала получить одну-две оплеухи. Дальше папина стратегия воспитания наталкивалась на бетонную стену бабушкиной обороны, и всем становилось не до меня. Разгорался полноценный взрослый скандал.