Сумасшедшая вдруг резко прервала своё монотонное бессмысленное бормотание и обратилась к Брутто, коснувшись его плеча костлявой язвенной рукой, покрытой несколькими шрамами, на которой не было большого пальца: «Молодой человек, а вы вообще заходили туда? Ручку дергали? Вдруг там открыто?» – «Иди к Дьяволу!» – произнес он, вставая и широкими шагами направляясь к коридору. – «Не рой другому яму!» – ответила старушка в рифму.
Брутто, следуя за ней, шепотом стал окликать едва знакомый мираж. Девушка не отвечала, а лишь шла вдоль больничного коридора, продолжая порождать пар, словно заведенная дым-машина. Как только Брутто мешкался, она застывала, подобно статуе, и лишь кистью руки манила его за собой, показывая жестами, чтобы он продолжал путь. «Ну никак, никак она не могла оказаться здесь, никоим образом. Да и даже если так, это ерунда, галлюцинация».
– Пойдем, ахха, идем же за мной! – подначивала Брутто тениводка, перебирая манящими пальцами. В коридоре было так тихо, что он слышал, как её пальцы касаются друг друга, издавая нежное трение, словно два листочка соприкасались, сорванные с веточек прохладным ветром в жаркий полдень. «Бегущая по теням» вела его всё глубже в гниющее сердце мертвой поликлиники.
– Чего ты боишься: себя или меня? – кокетливо произнесла она, слегка повернув шею в сторону Брутто.
«С другой стороны, ну галлюцинации и галлюцинация, вполне милая! Я не хочу обижать свою черную монахиню», – поразмыслил Брутто и, решив, что даже если с ним случился крайний случай, не повторять ковринских ошибок, пошел следом. Коридоры, как в страшном сне, подло растягивались до бесконечности.
Брутто шел, не останавливаясь. Иногда Тениводка заворачивала, и на какие-то мгновения он терял её из виду. Но туманный след и запах её сигарет, Брутто мог бы поклясться, что это были те же самые сигареты, что она курила в прошлый раз, подсказывали, куда она свернула. Он шел по тропам, как по лабиринту: все было похоже, но с каждым новым поворотом казалось всё более обветшалым и старым.
Постепенно больничные коридоры превращались в откровенно заброшенные людьми места: выбитые стекла, брошенная рухлядь, в стенах зияли дыры, из которых пробивалось солнце. Местами не хватало кусков потолка или пола. И всюду были разбросаны шприцы и бутылки. В начале этой коридорной голгофы трезвости лежали актуальные марки – «Пять озер», «Беленькая», «Рожь». Но чем дальше шел Брутто, тем более раритетными и древними становились «Тройка», «Столичная», «Московская особая», и даже водка с оригинальным названием «Водка» – вершина соцреалистической мысли. В конце концов, ему попалась прозрачная, старинная бутылка необычной формы, на которой еле-еле читалась надпись «Спотыкач» и лицо веселого казачка.