– Мой мальчик, – еле слышно прошептала она.
«Неужели здесь, в этом страшном, гадком месте, в котором могут жить только бродяги и бездомные собаки, ему лучше, чем там, в интернате? – подумала молодая женщина, остановившись. – О, Аллах, молю тебя: помоги мне вразумить его!»
Магомед взял ее под руку, и они снова зашагали вперед…
Блеклый электрический свет исходил от лампочки, свисавшей с потолка. Вокруг деревянных овощных ящиков, взгроможденных один на другой, сидело несколько ребят. Двое из них курили, трое других подростков держали пластмассовые стаканчики с прозрачной жидкостью на донышке. Шестой – сам Расул! – сжимая в кулаке кусок хлеба, выразительно жестикулировал, демонстрируя приятелям приемы рукопашного боя.
Наверное, он еще долго удерживал бы внимание ребят, но по их взглядам, обращенным поверх него, догадался: сзади кто-то стоит. От замешательства они разом будто окаменели, ошарашенно глядя в полумрак.
Расул тоже обернулся – и тут же вскочил, как наэлектризованный.
– Мама! – сорвалось с его губ.
Патимат не могла унять дрожь от волнения; она прижала руки к груди и с ужасом посмотрела сначала на початую бутылку водки, потом – на наполовину опустошенную пачку сигарет, затем неуверенно, будто страшась увидеть невообразимое, взглянула сыну прямо в глаза.
Этот взгляд! От него по телу подростка пробежали мурашки, а внутри будто все оборвалось, и сам он, безвольный, зашатался у бездонной пропасти, готовой поглотить его. Ему сделалось невыносимо страшно и одновременно стыдно от этого взгляда: в нем противоречивые чувства – упрек, ошеломление, страх и отчаяние – смешались воедино. В этих широко раскрытых глазах стояли слезы, и сейчас он отдал бы все на свете, чтобы ни одна из этих слезинок не скатилась по щеке матери.
Расул стиснул зубы, отрицательно покачал головой и закрыл лицо руками.
Глава II. Единоборство за материнское счастье
4.
В воскресенье, 30 марта 1986 года, Дагестан утопал в пышной зелени, цветах и нежных объятиях солнца; небо, сливавшееся безупречной синевой с лазурью Каспийского моря, казалось бездонным.
Весь день двадцатилетняя Патимат жила ожиданием рождения своего первенца. Еще в полдень почувствовала первые настойчивые требования малыша увидеть свет. Потом еще много часов прислушивалась к ощущениям, разговаривала с не родившимся еще младенцем, считала минуты, часы и с тревогой наблюдала за угасающим светилом в окне палаты родильного отделения Кизлярской больницы.