. Мальчик как раз уезжал в поход, и квартира пустовала. Почти вышедшая из депрессии мультизадачная Ленка не опускала рук и возила меня то к моим друзьям в Хайфу, то к бабушке-психиатру, у которой самой, видимо, была деменция: не узнав записку с датой и временем приема, написанную ее же рукой, она говорила: «Принять вас не могу». Потом Ленкин друг отвез нас на своей машине к Светилу психиатрии, который жил в офигенно красивых горах под Иерусалимом. Светило был очень мил, занимался, помимо психиатрии, лингвистическими особенностями в речи психиатрических больных, мы говорили с ним на одном языке, а диагноз мой, как сказал он: ОСИПЛ. То есть отделение структурной и прикладной лингвистики филфака МГУ, которое я закончила. Так как я похудела на тринадцать кг и излучала скорее ауру переводчика с японского, чем лингвиста – специалиста по прикладным системам, как написано в моем дипломе, он не сразу распознал во мне осипловские черты, но потом сокрушался с видом: ну вот, еще одна. К рекомендациям Светила я не прислушалась, хотя потом даже в своем бреду (или бреде?) испытывала угрызения совести из-за того, что воспользовалась его временем, которое он мог бы потратить на тех, кому его помощь действительно (как я думала в тот момент) была нужнее.
Психотерапевты моих друзей стройным хором твердили: бросьте ее, спасение утопающих – дело рук самих утопающих, пусть падает на дно, если ей так хочется, – и приводили в пример больных на ИВЛ, которые пытаются вырвать трубки. Но мои друзья не отступали и разработали план-перехват. Выбрали подругу из Москвы, которая на тот момент не была загружена работой. Ленка купила ей авиабилеты, приятель Ленки написал на иврите сопроводительное письмо, зачем подруга едет в Израиль, опустив ее главную миссию: забрать в Москву ополоумевшую подругу, то есть меня.
Подруга – творческая личность, у которой особые отношения со временем, расписаниями и прочими атрибутами обыденной жизни, поэтому все боялись, как она доберется в Бен Гурион через Дубай, и следили за ее перемещением в общем чатике, который почему-то назывался «шкаф», хотя, что уж тут говорить, на шкаф я была похожа меньше всего. Мы с Ленкой поехали в аэропорт встречать подругу. Ленка боялась, что ту не впустят в Израиль, я же была уверена, что впустят, так как Господь должен был дать мне последний шанс на спасение. И ее впустили. Подругу мы узнали не сразу, она коротко подстриглась, немного поправилась и стала носить вишневое вместо черного.