и Гоголя шинель
так скроена по мне,
что сердцу тесно
и хочется стать серым воробьём
среди сплетений проводов
и чёрных веток.
Я не умею
быть на высоте —
смотреть оттуда правоверными очами,
в которых центр тяжести – прицел.
Я маленький —
я меньше муравья
на пальцах,
что срывают землянику
с зелёных стеблей.
Вырасту ль,
смогу ль
сравняться с кем-нибудь,
поднявшимся до роста
взирающего сверху человека?
Взросление души —
игра теней,
и в каждом случае —
попытка доказать
себе же самому,
что детство —
это робкий опыт
уже освоенного реализма,
но со двора зовут,
и снова ждёшь,
что на десерт получишь
дольку сказки…
***
Падали с неба
и падали в небо.
Ели землю в отсутствии хлеба.
Тянули зубами узлы своих грубых швов,
чтобы не разошлось
и не выдохлась жизнь,
а уж в руках озверевших – снова ножи.
Кровь поднимала знамёна,
пытаясь быть выше этого мора,
этого бесконечно ора,
этого чёрного коридора,
этого треснутого фарфора,
этого смертного приговора,
этого морока…
Наглотались огня —
пошло горлом,
но взнуздали коня
с диким норовом
в высоком бурьяне, над которым – вороны,
во все четыре клятые стороны —
так, что думалось, нет просвета
в месиве этом.
А всё ж – вверх ракета,
и на брюхе под проволокой
за шкирку волоком
самих же себя
за границу вечного сна
по острой кромке серпа.
Выдернули себя из лап —
хоть и был тот захват неслаб.
В тела ткань завернули нехитрый скарб —
и домой, а дома – вишнёвый сад
зацвёл, в это чудо стараясь поверить сам.
***
Все мы жили рядом с ней и не поняли,
что есть она тот самый праведник,
без которого, по пословице,
не стоит село. Ни город.
Ни вся земля наша…
Александр Солженицын
Матрёнин двор —
древесный ор.
Под обоями – мыши
серостью дышат
и обдают шуршащей волной
каждый дюйм между стеной
и слоем бумаги.
Фикусы, а не маки —
не те цветы, что цветут,
а те, что скрашивают уют.
Колченогая кошка —
будто хромое прошлое.
В сарае – коза,
а в уголке – образа…
Матрёнин двор
опоясывает забор.
Да позарится ль вор?
Пусты лари —
лишь моль там лови.
Прохудилась крыша —
теперь сквозь прорехи слышно,
как движется небо,
когда подгоняют требы
и порывистый ветер.
Небо стоном скрипучих петель
провожает калитка,
небрежно прикрытая.
Здесь – сама простота,
хоть и с ней не дожить до ста.
Надломлен хребет
от ноши да бед.
Натружены руки,
но не качать на них внуков.
Под подкладку пальто на похороны
зашит скопленный ворох.
А помрёт – так растащат по доскам