– Браво, сотник! – еще раз похвалил его капитан Бранд.
Полдня Семенов провел в штабе, в оперативном отделе у карт, где были зафиксированы все изменения позиций, затем несколько часов проспал в дощанике, установленном в лесу, под гулкими высокими соснами, а в предрассветной темноте он был уже на ногах.
Надо было спешить – в утреннем сумраке, в тумане успеть проскочить на ту сторону фронта.
– Быстрее, быстрее, братва! – подогнал Семенов казаков и первым вскочил в седло. Забайкальцы также проворно попрыгали в седла, а сотник добавил: – Своим замом я назначаю Белова. Он не раз бывал со мною в деле, я видел его в поиске и в атаке. Лучшего помощника не найти. Возражения есть?
– Возражений нету.
– Прямо стихи какие-то. – Семенов не удержался, хмыкнул. – А теперь – вперед!
Поскакали наметом, или, как говорили учителя Семенова по Оренбургской юнкерской жизни, – быстрым аллюром.
Через полчаса разъезд уже спешился у одной из пехотных сторожевых застав, которой командовал прапорщик с желтым лицом. На шее у него вздулся крупный фурункул. Когда в окопе появился Семенов, прапорщик как раз занимался им – солдаты нашли где-то несколько полудохлых стрелок столетника, распластали их, и теперь несчастный прапорщик пытался приладить их к фурункулу. Небритый унтер в мятой папахе помогал ему.
– Ну, чего тут нового? – бодрым голосом поинтересовался сотник.
Прапорщик поморщился.
– Ничего нового. Главная новость на войне всегда одна – количество убитых. А мы, слава богу, нынешней ночью потерь не понесли.
– Как лучше пройти на ту сторону?
Прапорщик поморщился вновь и, придерживая пальцами повязку на шее, приподнялся, выглядывая из окопа.
На немецкой стороне было тихо. Предрассветные сумерки затянулись; было сокрыто в этой затяжке что-то обещающее; вязкий серый воздух подрагивал, будто студень, пахло горьким – со стороны немецких окопов ровно бы весенним черемуховым духом потянуло, запах этот родил в Семенове тревожные воспоминания; он ощутил, как под глазом справа невольно задергалась мелкая жилка, в груди родилось что-то слезное, размягчающее душу, словно он провалился в собственное детство, в прошлое – нырнул в некую реку и не вынырнул из нее.
Он спросил недовольно у прапорщика:
– Чем это пахнет? Неужто газы?[12]
Тот в ответ махнул рукой успокаивающе: