Туча отползла в сторону, и мой тесный кабинет озарило яркое апрельское солнце. Весенняя хмарь отступала, призывая лето.
Я нервно повел плечами. С некоторого времени не люблю, когда солнце лупит открытыми лучами. Больше по душе низкие облака и серость. Почему? Есть причины.
Я встряхнул головой. Перечитал рапорт. Аккуратненько тонким пером и лезвием бритвы подправил опечатки. Поставил размашистую подпись рядом с подытоживающим бумагу «старший оперуполномоченный майор И. П. Шипов». Положил плод своих бюрократических усилий в бумажную папочку. Закрепил скрепкой. И отправился к начальству по безлюдным коридорам нашего двухэтажного особняка на Арбате.
Полковник Беляков, он же мой прямой и непосредственный начальник, сильно смахивает на бульдога. Такие же толстые обвисшие щеки, такие же мелкие глазки. И так же время от времени не прочь полаяться и вцепиться в загривок. Но все же больше прославился он едкой иронией, которой гвоздил подчиненных не хуже стилета – тонко, точно и порой достаточно больно.
Застал я его за любимым занятием – чтением газет. Он как раз углубился в статью об американских нравах.
«Сенатор Джозеф Маккарти, в начале года фактически объявивший охоту на ведьм, заявил, что более 200 сотрудников Госдепартамента Соединенных Штатов Америки являются коммунистами и им сочувствуют. Проводится активная политика жесточайших репрессий всех подозреваемых в сочувствии к коммунистическому движению».
Вычитав это, Беляков пребывал в фазе возмущения:
– Неймется им! Все коммунисты покоя не дают! Будь там столько коммунистов, сколько они насчитали, американцы давно бы отчитывались по урожаям в колхозах Алабамы!
– Да, нагнетают, – кивнул я.
– Капиталисты совсем обнаглели!
Это была его любимая фраза. На совещании мог сказать ее раз пять, и, хотя обнаглели капиталисты, но пропесочивал он нас.
– Ты присаживайся. – Он отбросил газету на свой широкий стол и тут же, позабыв о происках капиталистов и охоте на ведьм в США, углубился в изучение моего рапорта.
– Похищены бумажник, авторучка английская за двести рублей с золотым пером. Это он сам сказал?
– Ну как похищены, – смутился я. – Коллеги говорят, что эти предметы всегда были при нем. А когда его нашли – уже не было. Сам он ничего не говорит.
– Не говорит – это понятно. Непонятно, что думает, – изрек наставительно полковник – мастер всяких глубокомысленных изречений. – Как его состояние?