Юрий Васильевич Носов в рябом пиджаке, старой колхозной фуражке и в очках без одной дужки пошёл прогуляться в весну, заодно, решив прикупить чего-нибудь в хлебном магазине. Он как раз прикрывал за собой калитку, насвистывал и изредка выпускал газы в такт незатейливой мелодии, когда я, выйдя на улицу, окликнул его:
– Эй, Дядя! Куда собрался?
Дядя сначала уверенной кодой из штанов завершил исполнение, а потом, не торопясь, обернулся и выкрикнул:
– Не закудыкивай мне дорогу, Дядя!
Меня он тоже называл Дядей. Это слово было коротким и оно ему нравилось.
– Но мы же договаривались на сеанс!
Сеансами у нас называлась игра в шахматы и в нарды.
– Ты, это … не уходи никуда. Я, это, скоро вернусь. Ага. Хлеба куплю. А ты, это, подожди.
Я привожу в тексте только цензурные слова, так что половину его обращения ко мне пришлось опустить, хотя Дядя и сам старается – иногда заменяет мат универсальным словом «это».
– А ты подожди! – и он, не спеша, побрёл по тротуару.
Я подошёл к калитке, уселся на согретый солнцем овальный серый камень, пристроенный к забору, и скоро приятно отяжелел от тепла и света. Куст сирени надо мной вот-вот собирался распустить пахучие цветы и только ждал вечера. Какая-то букашка возилась под ногами, накручивая круги, я тупо наблюдал за ней, пока справа, из-за угла не показалась знакомая, слегка скривленная на один бок фигура.
Дядя шел быстро, косолапя старыми рыжими сандалиями сорок пятого размера. Хлеба не купил, зато принёс с собой кое-что другое. Подойдя, протянул мне сдвинутые руки, а потом осторожно раздвинул ладони. И тогда я увидел это – маленький мордатый бегемотик с мягким мышиным телом. Он лежал на боку, подобрав слабенькие короткие лапки, часто дышал и попискивал. Тёмно-коричневые маленькие глазки только-только открылись и, скорее всего, ничего ещё не различали из того чёрно-белого кино, которое предстоит увидеть каждой собаке.
– Вот, это. Ты видишь, что у меня есть? – кувалда сверкнула железной улыбкой.
– Где взял? – любопытствовал я.
При этих словах широкая нижняя челюсть угрожающе сомкнулась с верхними зубами и он, сузив губы прошипел:
– У, сссука!
Оглянувшись назад, Дядя послал кому-то матерное проклятие. Потом, подойдя к калитке, толкнул её плечом и боком протиснулся вперед. На него тут же упал ржавый уголок шестьдесят третьего размера, прислонённый к забору с обратной стороны. Дядя отбил его плечом, уберегая драгоценную ношу, а я, подхватив уголок, поставил на место.