Бритые ноженьки, курево в сумочке.
Грустно смеются умные дурочки,
Настеньки, Олечки, Ирочки, Шурочки.
(Пальцы-скрепки цепкие, мертвый хват – рука ручку чемоданчика сжала, приросла. А из-под подкладочки каплями струя. Струйка незаметная, еле кап-кап-кап. Жутко неприметная, по земле кап-кап… он вошел в подворотню, чем-то очень встревоженный. Озирался, медленно ждал, пока пройдут (опасаясь) встречных всех, знал как будто ждут, что он вдруг раскроется, что узнают все – что в поклаже кроется в мусорном мешке.)
Жёлтые простыни с красными пятнами,
Грязными душами сильно помятые.
Ночью поруганы святыми матами.
Брошено, скомкано тело с заплатами.
(Он уже сюда три ходки сделал, эта была четвертая. А теперь скорее бы, он спешит домой. Дома дверь лишь на крючке и… как бы кто чужой… В ванной белой комнате будет до утра «белизной» и «комметом», чтобы ни пятна, ни следа, ни пятнышка не осталось вдруг, драить, как для ядрышка ствол у пушки трут. Тщательно, придирчиво, как вояк муштра, старательно, усидчиво, как каяк гребца.)
Жёлтые листики, красные листики
Зреют помадами, тушью. И кисточки
Ветками тянутся к девичьей мистике.