Ошибки быть не могло.
Баалатон оглянулся: караван скрылся из виду, медные барабаны пока молчали. Он еще успеет за своим песком – если местным приглянется его товар. А пока… надо действовать, судьба редко дает второй шанс: не грифон, так василиск. За царя змей больше заплатят, а может, именно из его крови и выйдет добыть Драконий Камень?
Баалатон успел проследить, куда скользнул василиск, и осознал, как далеко ушел, лишь разглядев впереди скалу и чернеющий в ней вход в огромную пещеру, миг – и змей растворился в темноте.
– Только попробуй убежать, трусливая гадина, – шепнул Баалатон верблюду. Зверь активнее задвигал челюстью, сделался еще более угрюмым и недовольным.
Как только Баалатон перешагнул порог пещеры, его затрясло – то ли от нехорошего предчувствия, то ли от озноба. Темнота дышала влажной промозглостью, чем глубже, тем противнее и холоднее.
Он слишком поздно понял, что путь осветить нечем. Шел, ориентируясь лишь на далекое василисково шипение, тянущее за собой, словно дивная мелодия заклинателя змей. Спотыкался о выступы, хватался за холодные своды, пытаясь сохранить равновесие на скользких камнях – и не порезать руки об острые камни. Баалатон боялся физической боли больше всего на свете, не любил портить тело – терять товарный вид, важный во многих делах. «Век торжествующей плоти и загубленного духа» – часто повторял он слова, услышанные однажды из уст пьяного философа, таскавшегося по карфагенским притонам, – шлюхи говорили, что философия его кончалась там, где начиналось их ремесло.
Рука все же соскользнула, камень расцарапал ладонь до крови, и Баалатон понял: пещера идет вниз. Скользко, никаких ступеней, сплошь уродливые выступы.
В темноте время всегда замедлялось, или, вернее сказать, растворялось – даже в ночном Карфагене, где распускаются над головой яркие холодные звезды и трепещут в окнах последние тусклые теплые огни. В этой же пещере мир словно схлопнулся: ни времени, ни пространства, только густая темнота, где кажется, что и не шагаешь вовсе: паришь, плывешь, барахтаешься и тонешь.
Баалатон поскользнулся; упал, рассыпавшись на десятки громких проклятий, и слишком поздно осознал, что натворил. Замолчал. Прислушался – змеиное шипение стихло.
Когда поднялся, ничего не изменилось.
Обождав немного, решил уже бросить затею, вернуться к каравану и честно заслуженному золотому песку – хоть бы найти выход! – но не успел даже развернуться: яркий красноватый всполох ударил в глаза. Баалатон прищурился, не спеша, прикладывая пораненную руку к губам, спустился к источнику света.