Баалатон спрятал Драконий Камень в одеяниях, которые специально кучей навалил на деревянную тахту, провел по руке, раненной в стране Медных Барабанов, а теперь еще и укушенной – следы от зубов покраснели, – и, обхватив Драконий Камень, уснул.
Вновь образы завихрились шаловливым дымом: увенчанные египетскими коронами василиски, чьи глаза искрились хищными гранатовыми рубинами; потом – слоны и верблюды, гибнущие в зыбучих песках беспощадной пустыни; медные барабаны прямо над ухом; лунный свет, тонущий в подземном мраке, и там – змеи, перегной, завядшие лепестки мака; нежные хрупкие руки, обхватывающие шею и тянущие вниз, в царство, откуда нет возврата…
Солнечный свет оплавил морок, обратив жидким сургучом.
Баалатон открыл глаза и застонал; решил, что просто нездоровится, но, едва приподнявшись на локтях, понял – ему невыносимо плохо. Мир вокруг вот-вот треснет, как дешевая, наскоро сделанная керамическая ваза, звуки – громче обычного, свет – обжигающий. Голова трещала; так, как сейчас, не тошнило после лучшего неразбавленного вина и напитков много крепче, даже после отвратительных, невесть из чего намешанных горьких лекарств Фивы.
Первое, что Баалатон сделал, – проверил Драконий Камень. Успокоившись, что тот на месте, встал с тахты, снова посмотрел на гранатовые прожилки – в солнечном свете Камень не казался загадочным, но сверкал прекраснее любых – ах, с юности сокрушался Баалатон, увидеть бы их хоть раз вживую! – сокровищ. Что выцепил он из лап страны дикой фантазии, как не чудо, достойное царей, а не жалкого халдея.
Спустился, умылся – полегчало. От еды отказался. Оставил Анвару несколько монет, больше обычного, чтобы ужин приготовил наваристей, а дикарка скорее обзавелась новой одеждой; лишних взглядов со стороны не нужно. На полуголую «обезьянку» не получалось смотреть без жалости – достанься ей формы, ходившие в моде и стоившие внимания окружающих, Баалатон бы ни монеты на тунику не дал. Уходя, он глянул на еще спящую дикарку – та свернулась калачиком на одном из широких сундуков. Анвар сказал, что еле уговорил ее отмыться; от еды она отказалась, потом долго не засыпала – видимо, просидела в полудреме и тяжелых мыслях до глубокой ночи. Наутро Анвар нашел пустую тарелку.
Баалатон махнул рукой.
Стоило задержаться у Фивы, пожаловаться на хворь, попросить гадкое зелье, состав которого, как шутила она, никому лучше не знать. Но общаться с Фивой сейчас, в таком состоянии, сил не осталось. Драконий Камень вновь лежал в кожаном мешочке на поясе туники; руку Баалатон почему-то тоже засунул внутрь мешочка. Словно боялся, что драгоценность украдут.