Я тогда много чего уже в своей жизни видела. И травматологии со всякими клиентами, и протезный завод с афганцами- самоварами, и себя, синюю, после витиных ручонок, в общем меня трудно было чем-то удивить. Была у меня парочка знакомых- одногодок, прошедших Афган, один на наркоту сел, второй просто упал в негатив. Упал тогда, когда в Афган попал, и так никогда оттуда и не вышел. Всю жизнь ждал продолжение этого Афгана, и войну, в которой ты не хочешь участвовать, но тебя принуждают. Синицын же как-то прошел мимо наркоты, хотя там, по его словам, это было доступно, и был он больше ориентирован на позитив, чем на негатив, поэтому рядом с ним было вполне комфортно.
Но то, что он мне рассказывал про то, что он видел там, за чертой, было каким-то фантастическим ужасом. А когда я осознавала, что это рассказывает восемнадцатилетний мальчик, который был участником тех событий, у меня волосы на голове шевелились. Да, я могла представить свою ногу, разможженую колесами поезда, но мне было страшно представить то, что рассказывал мой кратковременный друг. А он рассказывал, как с поля боя вытаскивали мальчишку без ног. Мальчишку тащил на себе один срочник, а его ноги следом нес другой солдат. А из безногого соответственно кровь хлестала ручьем. И вот добежали они до укрытия, а солдатик то умер. Просто умер. От потери крови
А пацанам то ещё двадцати нет. Они ведь хотели, чтобы он жил! От всего сердца, от всей души! Жизнями рисковали. И не получилось! Это что они, почти дети, чувствовали в тот момент? Во что превращались их разум и души? Ещё запомнилось, как пацана в живот ранило, все кишки раскидало вокруг, а они эти кишки в стрессе собирали, и снова в живот засовывали, и тащили его с собой, веря, что он выживет, что помогут ему. Но не всем удалось помочь. А те, кто вернулся с той войны, вернулись с вывихнутыми мозгами, и никто мне не докажет, что это не так. Потому что все наши войны, это почему-то войны с участием детей. Потому что выпускники школ, это именно дети, а не вояки. Но тогда не принято было это обсуждать. И цинковые гробы принимали молча.
Наверное, поэтому я так остро реагирую на ту войну. Там воевали мои ровесники. Хотя срочная служба, это не есть война. Но им, тем мальчикам очень не повезло. Кроме ранений и смертей, Синицын рассказывал про жару, про горы, про местные обычаи. Все это было чужое и непонятное. А самым обидным было то, что никто не знал о том, за что они воюют в этих чужих горах, за что гибнут от шальных пуль и на минах. Наверное, поэтому некоторые, стараясь убежать от страшной реальности, подсаживались на наркоту. Так было легче. Но все равно было страшно. Страшно умереть в двадцать лет, страшно остаться без рук без ног, страшно попасть в плен. Кругом один страх. Сильно держались друг за друга, поэтому и выжили.