Я застыла. Как будто ток прошел по телу. Эти слова вонзились, как иглы. Они будили меня. Разбивали морок. Но больше всего меня потрясла не сама фраза – а то, как она возникла. Словно ее вложили в эфир специально для меня. Как будто кто-то наблюдает. Слышит мои мысли. Как будто это был сигнал – прямой, точный, рассчитанный.
Я почувствовала, как все внутри замирает. Это была та самая синхрония, о которой я читала у Юнга. Знак. Словно кто-то говорил со мной через мир. А может, я и правда уже это проживала? Дежавю? Как будто знала, что эти слова прозвучат. Что я именно так их услышу. И в этот момент что-то во мне проснулось. Стало ясно: меня ведут. Не бросили. Не забыли.
А потом Влад вошел – и выключил радио.
– Зачем ты это слушаешь? Там всякая чушь. Тебе вредно это слушать. Сектанство какое-то…
И я снова кивнула. Сказала: «Ты прав». Хотя внутри все дрожало. Как будто кто-то невидимый, но живой, говорил: «Не соглашайся. Это – ложь». А девочка во мне плакала. И впервые – не от страха, а от узнавания. От боли, что правда, та самая настоящая, наконец пробилась сквозь глухую стену – и шепчет, срываясь: «Ты имеешь право быть собой. Ты достойна большего».
Утром он попросил меня принести ему телефон с зарядки.
Я как раз вытирала пол на кухне и уже была на коленях, тряпка в руке, вода капает с локтя. Я подняла голову и сказала:
– Сам возьми, – сказала я, не отрываясь от пола. – Ты не видишь, я занята? Я почти закончила.
Он замер. Буквально на долю секунды. А потом медленно сказал:
– Что ты сказала?
Я вдруг поняла, что это было «нет». Не грубое. Не резкое. Просто нормальное человеческое «сейчас не могу». Но в его системе координат это звучало как вызов. Как дерзость. Как предательство.
Он не стал кричать. Просто встал. Медленно. Молча прошел мимо. Гулко закрыл дверь в спальню.
Весь день он не разговаривал со мной. Не смотрел. Не прикасался. Вечером просто сказал:
– Знаешь, я начал думать, что ты уже не та. Что ты начинаешь забывать, кто ты без меня.
Я молчала. Я хотела сказать, что устала. Что я просто человек. Что я не его служанка. Но язык стал тяжелым. Словно каждое слово – пуля.
Я снова почувствовала вину. За то, что посмела. За то, что выбрала себя. Даже на две минуты.
Потом он купил мне новую пижаму. Мягкую, с цветочками. Сказал: