Но Арслан был тем, кого Алиса знала с детства, и кто присматривал за ней, когда не стало бабушки. Какой бы неизбежной не была близкая смерть мужчины, Алиса не могла не волноваться каждый раз, когда тот покидал убежище. И тут… побережье.
Очевидно, уловив ее страх, Игорь оттолкнулся от стола и встал перед Алисой, взяв руки девушки в свои. Погладил ласково большими пальцами.
– Да, Лис, да… И с ним все в порядке. Но то, что он нашел там… – Игорь осекся, прервав взволнованное бормотание, затем мотнул головой. – Не могу сказать. Сама понимаешь.
Алиса понимала. Не было людей суевернее, чем ходоки. Слишком опасным было занятие. И слишком многие из тех, кто уходил, не возвращались. Среди ходоков отсутствовали атеисты. Даже если кто не верил в Господа или Аллаха, неверующих в одушевленность родной Земли, или, что звучало чаще, поверхности или надземья, в ее изменчивый, капризный, будто у дитя, характер среди них не было. Ходоки свято, будто заповеди, чтили кровью и слезами собственных предшественников выстраданные правила. Какими бы нелепыми те не казались. Одно их них гласило: вероятность благоприятного исхода вылазки обратно пропорциональна количеству людей, знающих о ее цели.
Но побережье… Для чего ходокам побережье? Родина рубрума? Зачем им Игорь, всю жизнь проведший за исследованиями в лаборатории?
Алиса судорожно выдохнула, сжимая кулаки, затем вцепилась в форменный халат мужчины.
– Обещай! – потребовала, стараясь, чтобы голос прозвучал сердито, а не жалобно. – Пообещай мне, что вернёшься!
Нельзя было просить остаться, как-то удерживать того, кто собирался на поверхность. Нельзя пугать опасностью, подстерегающей там. Подобное было равно проклятию. Поверхность не прощала враждебного к себе настроя, не прощала жадности, и забирала чаще именно тех, кого истово берегли. Игорь не был ходоком. Но Алиса предпочитала не испытывать судьбу. Поэтому и ограничилась лишь просьбой вернуться.