– Окей. – Ее хватка стала по-настоящему болезненной. – Теперь я вижу, что все зашло слишком далеко.
– Чего вы хотите?
Не арбуз, а дыня! Жвачка со вкусом дыни.
– Послушай. – Она пододвинула правой ногой синий пластмассовый стул, отпустила руку и ловко усадила меня точно между подлокотниками, не спуская с меня глаз. – Сколько тебе? Тридцать…
– Два, – ответил я, потирая руку.
– И ты не засмеялся моей шутке про Ринат Габай, что говорит о том, что у тебя нет ни детей, ни чувства юмора.
– Я…
– Далее, – продолжала она, не останавливаясь. – Нормальному человеку твоего возраста без детей и в конце августа нечего делать на корабле, полном семей с детьми.
– Прежде всего…
– А кроме того, в это время года ни один работодатель не отпустит холостого работника в отпуск на неделю. Значит, либо у тебя собственный бизнес, либо ты безработный.
– Я не знаю, что вы там себе надумали, но…
– Значит, безработный. Так я и думала. Итак, тебя может спасти лишь тот факт, что ты проводишь здесь отпуск со своей половиной, и он начисто лишен всякой романтики. Иначе нам придется побеседовать у меня в кабинете.
– Яара, – вырвалось у меня. – Ее зовут Яара.
– Твою жену?
– Да, – кивнул я.
– И она здесь? На корабле?
– Нет. Она… Пять месяцев назад мы… Мы были в Лондоне, и она… Короче, мы жили в Лондоне, а до того в Хайфе. Мы вместе с пятнадцати лет, и все это время были неразлучны. Пока она просто…
– Что просто?
И тут оказалось, что даже спустя почти полгода после того, как я вернулся в пустую квартиру, где к двери холодильника был приклеен голубой клочок бумаги с единственным словом «Прости», даже спустя все это время я не знаю, как объяснить то, что случилось, да и можно ли вообще это объяснить.
Не уверен, что знаю и понимаю, как семнадцать лет любви могут завершиться подобным образом. Раньше, когда я не мог найти подходящих слов, у меня еще оставались Яара и моя камера. Яары больше нет, а все оборудование фотостудии пришлось продать, чтобы расплатиться с долгами. Осталась лишь старенькая «Лейка», которую я больше года не вынимал из футляра, заряженная уникальной дорогущей пленкой с тридцатью пятью отснятыми кадрами и еще одним, момент для которого так и не настал.
Ни одна зараза не спросила меня, что же случилось там, в Лондоне, да и я никому не стал рассказывать, так как не знал даже, с чего начать и как объяснить, что с нами произошло. И вот с того самого момента, как шасси самолета оторвались от земли в аэропорту Хитроу, я делал единственно возможное – молчал.