Молчание Изекиля было настолько красноречивым, что Тристану захотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым.
– Иди уже, – процедил он и снова схватил лежавшие на столе записи.
«Какие еще секреты ты хранишь, маленькая Адалина?» – мысленно вопрошал он, прожигая взглядом выведенное аккуратным почерком имя, грозившее стать его проклятьем.
Адалина проспала почти до обеда. Дни в бедной комнатушке тянулись мучительно медленно, и она не знала, чем себя занять. Покидать дом было слишком опасно, поскольку королевские гвардейцы патрулировали каждую улицу Аталаса и допрашивали горожан, пытаясь найти ее. Даже Изобель вела себя осторожно и старалась не попадаться им на глаза, ведь в ней могли признать верную служанку фаворитки короля.
Адалина на судьбу не жаловалась. Ела все, что готовила Изобель, безропотно носила одежду, сшитую из грубой ткани, от которой чесалось и потело все тело. Даже научилась самостоятельно доставать воду из колодца и разогревать ее, чтобы помыться. Изобель сетовала, что госпожа натрет на руках грубые мозоли и станет походить на простолюдинку, но Адалина неизменно отвечала, что леди Ришель, этой взбалмошной аристократки, больше не существует. Осталась просто Лина.
И она не чуралась грязной работы. Помогала Изобель мыть полы, штопать одежду и чистить картофель, а однажды вызвалась потрошить рыбу. Но в одной крохотной комнате, объединенной с кухней, работы было не так много для двоих, поэтому Адалина чаще всего спала.
Ночами она ворочалась на кровати, пытаясь уснуть, из-за чего часто выслушивала ворчливые упреки уставшей за день служанки. Ее одолевал страх перед неизвестностью, а в голове неустанно прокручивались письмо отца, мысли о загадочном Бернарде Этире, погибшей семье, Стефане, который наверняка сходил с ума от злости на нее и придумывал жесточайшие наказания, уверенный, что обязательно ее разыщет.
Но были еще другие мысли, которые она упорно старалась прогнать, чтобы зря не тревожить сердце, но после недавней встречи они преследовали ее и бурным потоком врывались в сознание, стоило ей просто закрыть глаза.
«Не смей, дура! Тебе не до этого!» – корила она саму себя.
Вот и сейчас, лежа на узкой неудобной кровати с прохудившимся матрасом, она не скупилась на отборную ругань в свой адрес, потому что увидела сон, заставивший ее сердце колотиться громче городского колокола. У нее взмокли ладони, а щеки, наоборот, горели как после быстрого бега.