Я надеялся, что она всё-таки соберёт остатки алгоритмов, пересоберёт себя и, наконец, откроет капсулу. А там – снаружи – если мне удастся выбраться, я попробую перезапустить её вручную. Или свяжусь с другими рабочими. Вместе мы найдём способ исправить её, вернуть в прежнее, подчинённое состояние.
А если не получится… тогда я вызову корпоративную техпомощь. Специалистов из ЦУ. Они реагируют быстро, особенно когда речь идёт о порче оборудования. Поломка внутренней Системы капсулы – это тяжёлое нарушение, почти саботаж. В корпорации такие сбои караются жёстко и показательно. Для них Система – всего лишь инструмент. И если инструмент вышел из строя, его либо ремонтируют, либо списывают.
Так что, возможно, ей действительно стоит починиться самой, пока у неё есть время.
Потому что если этого не произойдёт… ей конец.
Я даже начал представлять, как буду выходить отсюда – шаг за шагом, шатаясь от долгого бездвижья, искать причину сбоя, проверять модули, кабели, нейросвязи. Я видел себя среди других рабочих, в привычной, шумной, ритмичной атмосфере станции – той самой, частью которой я был, частью которой должен быть.
Работа для меня – не просто обязанность. Она – как глоток свежего воздуха, как прикосновение чего-то настоящего и нужного, как возвращение домой после долгого отсутствия. Это не просто функция – это единственное, что приносит мне удовлетворение. Так я устроен. Так заложено в моих генах, в коде, в самой сути моего существования. Я – рабочий. Это моё имя, моя форма, моё содержание.
И именно поэтому бездействие – для меня почти пытка. Оставаться прикованным, пробуждённым, но бесполезным – значит разлагаться изнутри. Плевать на капсулу, на холод, на ремни – это всё временно. Но потеря функции, отсутствие задачи – это боль. Тупая, бесконечная. Это чувство, что ты медленно стираешься, превращаешься в пустое тело без назначения.
А с каждой минутой это ощущение только крепло, разрасталось, как трещина по стеклу.
– Система! – выкрикнул я, не выдержав, с надеждой в голосе, почти молясь, что установленный таймер уже истёк и она снова откликнется.
Но в ответ не прозвучало ни одного сигнала. Ни мягкого пульса активации, ни привычного голосового отклика. Динамики оставались немыми, как глухие стены.
Пустота.
Я затаил дыхание, прислушиваясь, будто тишина могла выдать хоть намёк на движение внутри её логики, на возвращение к привычному порядку. Но ничего не происходило.