Настя вспомнила, как прошлой весной Великим постом сидели они совсем без денег. Занимать у соседей очень не хотелось, да и стеснялась Настя брать взаймы. К тому же после того как отдашь все долги, денег опять почти не остается, хоть снова одалживайся. Поэтому Настя предпочитала потерпеть. Просить у своих родителей она не могла, да и нечего просить у них. Отец – часовой мастер, мать – медсестра, и брат, нигде неработающий оболтус, сидит у них на шее. И вот прошлым постом, когда денег совсем не было, отец Сергий принес с кануна макароны, подсолнечное масло и банку зеленого горошка – удивительная редкость. Так и ужинали всей семьей в тот вечер – макароны с зеленым горошком, обильно приправленные подсолнечным маслом.
Приход, на который после рукоположения попал служить отец Сергий, был большой, в старом спальном районе. Раньше это была дальняя окраина с садами и частными деревянными домиками, но город стер их с лица земли своими железобетонными лапами. Теперь это была далеко не окраина, а, напротив, по современным московским меркам почти центр. Храм Петра и Павла никогда не закрывался, даже в годы наиболее сильных гонений. Вокруг храма располагалось старое кладбище, где давно были запрещены новые захоронения и хоронили лишь в уже имеющиеся могилы. Кладбище заросло огромными вековыми ясенями, которые печально скрипели в непогоду, словно отпевая мертвецов, погребенных под их могучими корнями. За погостом начиналась череда однообразных серо-унылых девятиэтажек эпохи застоя, перемежавшихся с типовыми садиками и школами.
Отца Сергия назначили четвертым священником, а примерно через год в храм назначен был еще один священник – пятый. Штат полностью укомплектовался пятью священниками и двумя дьяконами.
Первым был настоятель отец Вадим. Уже в годах, но совсем еще не старый, очень плотного телосложения, с короткой, аккуратно подстриженной бородкой и широким лоснящимся, немного красноватым лицом и маленькими подвижными глазками, отец Вадим отличался особой важностью, степенностью и постоянной напыщенной сердитостью. Хорошее настроение почти никогда на людях не показывал, да никто и не знал, бывал ли он когда-либо в хорошем настроении, так как веселым и смеющимся его никогда не видели. Он был постоянно чем-то недоволен или раздражен. Служащие в храме его боялись, народ сторонился и тянулся к другим священникам. Впрочем, отец Вадим никогда не выходил на исповедь, поэтому с народом и не общался. Служил только по воскресным дням и в праздники, а все остальное время занимался административной работой, общался со священноначалием и спонсорами, контролировал старосту, финансовые дела, бухгалтерию и так далее. Когда он служил, на клиросе пел специальный наемный концертный хор, состоящий сплошь из оперных певцов. Отец Вадим обожал партесное пение. И особо умилялся, когда солистка меццо-сопрано, словно в экстазе, заливалась умопомрачительными трелями, а ей громогласно вторили басы и мощное восьмипудовое контральто. Проповеди произносил, только когда в храм приезжал архиерей или другое церковное начальство.