Утром они нашли у Агата новый бутон – белый, как невинность. Лиза сорвала его и вплела в волосы Марка.
– Теперь ты часть этой истории. Навсегда.
Он не знал, что будет завтра. Но впервые за долгие годы июньский воздух пах не смертью. Он пах дождём, краской и возможностью начать всё сначала.
Глава 3: Лепестки и обещания
Солнце садилось за кирпичный завод, окрашивая небо в оттенки абрикоса и лаванды. Марк стоял под аркой, где когда-то они с Лизой переписали реку его прошлого, и сжимал в кармане крошечную коробочку. В ней лежало кольцо – не золотое, а керамическое, вылепленное из глины завода и обожжённое в печи, которую они вдвоём восстановили прошлой осенью. В центре сверкал осколок синего стекла, найденный у корней Агата. Лиза называла его «осколком неба, упавшего, чтобы напомнить о высоте».
Он глубоко вдохнул. Воздух пах дождём и краской – Лиза где-то рядом, вероятно, дополняла новый фресковый портрет Агата, разросшегося теперь в целую клумбу. За три года их странное убежище преобразилось: ржавые трубы опутали вьющиеся розы, граффити слились с мозаикой из битой плитки, а в центре двора, под защитой стеклянного купола, цвели десятки эхинацей – алых, белых, лиловых. «Сад воспоминаний», – называла его Лиза. Здесь, среди цветов, они хоронили прошлое: фотографии Давида, письма от отца, который так и не простил себя, осколки страхов Марка.
– Ты опять замер, как столб? – Голос Лизы донёсся сверху. Она балансировала на стремянке у стены, подрисовывая крылья огромной бабочке, чьи узоры повторяли её собственные татуировки. – Помоги лучше плитку подать. Зелёную, из новой партии.
Марк ухмыльнулся. Именно так всё и начиналось – её приказы, его подчинение, которое всегда вело к чему-то прекрасному. Он подошёл к ящику с керамическими фрагментами, выкрашенными в оттенки летней листвы, и выбрал несколько, напоминающих лепестки.
– Держи. – Он протянул плитки, стараясь не смотреть ей в глаза. Боялся, что она сразу прочитает в них тревогу.
Лиза спустилась, оставляя на его ладони следы краски – золотой и терракотовой. Её волосы, теперь укороченные до плеч, были перепачканы в гипсе, а на шее красовался кулон – вторая половинка глиняного сердца, подаренного Марком в день, когда он впервые сказал «люблю».
– Спасибо. – Она встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щёку, но он отвернулся, делая вид, что поправляет рукав. Сыпь, почти исчезнувшая за эти годы, вдруг напомнила о себе – не болью, а холодком под кожей. Страх.