— Чтоб вас, — пробормотала она, бросая свой бычок обратно к
остальным. Не в сумку же его класть. — Вот и я теперь немножко
свинтус.
Письмо, сожженное в 2001 году
«Милая Оленька!
Я тебя очень-очень люблю и скучаю. Ты даже не представляешь,
как. Пишу, и слезы текут, а ведь писать только начала... Я хочу
сказать тебе много разных вещей, но у меня рука устанет писать их
все, так что расскажу самое главное.
После того, как ты ушла, папа совсем расклеился. Раньше я
просила фей, чтобы они отучили папу пить пиво, видимо, допросилась.
Теперь он пьет водку. Когда совсем напьется, то кричит на меня.
Будто это я виновата в том, что ты...
А если я и правда виновата? Прошу, скажи, что это не так. Приди
во сне и скажи... Хотя в последнее время я не вижу снов.
Зачем мы пошли купаться в тот день? Ты помнишь, кто предложил
первой, ты или я?
Мне кажется, от страха я разучилась плавать. Видеть сны тоже. У
меня их будто украли, но это не самое страшное. У меня еще украли
семью, сразу двоих в один день, и тебя, и папу.
Ты не помнишь, каким он был, когда ушла мама, потому что ты была
еще маленькая. Он тоже пил, но не так. Раньше я не боялась, что он
меня изобьет. Вчера он тоже не ударил, только кричал, но я думала,
что вот-вот, и... Мне страшно. От него постоянно пахнет, не только
спиртом, а чем-то еще непонятным, и от этого второго запаха меня
тошнит.
Ух, рука устала. Тетя Света надоумила меня писать это письмо.
Сказала, что мне станет легче, если я тебе выговорюсь, а потом
сожгу, что написала. С дымом мои слова улетят на небо. Она
прочитала такое в книжке.
Я попросила тетю Свету отвезти папу на лечение. Не знаю, что из
этого получится. А если совсем ничего не получится, попрошу ее
забрать меня к себе.
Не хочу больше загадывать никаких желаний. Один раз загадала, и
стало только хуже. Но если я когда-нибудь загадаю, я скажу: пусть
Оля вернется, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!!
Жду тебя,
Катюша»
Оникс
Скульптор суматошно озирался в поисках какой-нибудь тряпки,
чтобы вытереть руку, чернильная слизь вызывала у него тошноту и
омерзение настолько сильные, что он предпочел бы окунуть руку в
армейский толчок, нежели еще раз ощутить на своих пальцах останки
этой мыши.
Наконец Ониксу попалось на глаза что-то аляписто-цветное, а
главное — тканевое. Он тут же принялся елозить находкой по пальцам
и успокоился только, когда его кожа окончательно потеряла
тактильное воспоминание о контакте со слизью. Оникс бросил
почерневшую тряпку на пол, гадая, что же это была за вещица в мире
простых смертных. Ему пришло предположение, что это мог быть шарф
или платок Мари. Он представил, как жена повязывает на голову этот
платок, весь в пятнах слизи, и его опять замутило.