Прошло, наверное, полдня, меня начала бить лихорадка, не было сил даже держать глаза открытыми. Жар сменялся ознобом, тело отказывалось двигаться. В затуманенном разуме поплыли невероятные видения.
Я видел человекоподобных существ – одних ужасных и злобных, сеющих смерть и разрушения, других страждущих, несчастных, тянущих ко мне бестелесные руки. Взирал на мир с высоты птичьего полёта и даже выше, различая каждую мелкую деталь мирового полотна. Мир, изначально чистый и прозрачный, населённый достойными людьми с добрыми помыслами, благородными воителями и прекрасными женщинами. Но затем я ощутил течение времени, увидел, как менялись лица, превращаясь в омерзительные физиономии, как благие намерения перерождались в кровавые войны, а чистоту пространства заполнял грязно-зелёный ядовитый туман, убивающий всё живое.
Сквозь эту отвратительную призму я узрел упадок королевств, с удивлением увидел своё собственное лицо, искажённое злобой, а затем себя же, держащего за руку женщину невиданной красоты, и это прикосновение, казалось, прогоняло тьму. А затем, словно молния, пронзил меня образ Мираса, моего друга детства, лежащего бездыханным на роскошной софе с арбалетной стрелой в груди.
Видения кружились в моём воспаленном сознании, как осенние листья на ветру. Я видел древние города, чьи шпили пронзали облака – может быть, такой была Кифия в дни своей славы? Видел армии, марширующие под знамёнами давно забытых королевств, их доспехи сияли неземным светом. В какой-то момент я словно стал одним из них – воином в сверкающих доспехах, чей меч светился внутренним огнем.
Затем видения потемнели. Яркие краски сменились зловещими тенями, а благородные воины превратились в искажённые фигуры, больше похожие на демонов, чем на людей. Я видел, как зелёный туман пожирает целые города, как рушатся древние стены и гаснут огни в храмах. Видел свое лицо, но оно было другим – старше, жёстче, с глазами, полными той же тьмы, что пожирала мир.
Видения продолжали терзать мой разум, пока из горячечного бреда меня не вырвал поток ледяной воды, вылитый из ржавого ведра бородатым конвоиром. С трудом разлепив веки, я увидел три расплывающиеся фигуры. Постепенно зрение сфокусировалось, и яркий свет в помещении уже не так резал глаза. Это явно была не моя камера – комната с простой, строгой мебелью принадлежала капитану стражи «Последнего приюта», судя по его внушительному портрету на стене.