С парнями мы замутили маленький бизнес и сидели в съёмном помещении, который условно называли "Бобрятник", занимались продажами компьютерных игрушек и всякого подобного цифрового контента, музыки, кино, программы, библиотеки, курсы и даже клубнички для взрослых. В то время площадка пользовалась спросом, народ покупал, брал в прокат и всё это давало хороший доход.
Я сам заметил эту малышку, буквально выцепил её из толпы, она переминалась с ножки на ножку через порог, смотрел как тянулась за диском на высоком стеллаже, рассматривала обложки, без всяких вопросов делала выбор и уходила. В какой-то момент, меня стало напрягать её молчание, как в музей на экскурсию приходит. Может, девчонка вообще немая?!
И тут раз, пришла, поздоровалась, парой фраз перебросилась с напарниками моими, а на меня посмотрела так пристально, глаза огромные карие, ресницы длинные, без всех этих макияжей как у девиц в привычке – и ушла.
До мурашек пробрало, а потом раздражение накрыло, злость откуда-то появилась, сдержался, задумался. Наверно, тогда уже эта малышка и поселилась во мне, тонким, звенящим чувством, а с каждым взглядом, только прорастала, уплотнялась внутри меня и перетекала, циркулировала по сосудам, по венам, забралась под самую кожу. Маленькая, хрупкая, бледная, большеглазая, по имени называл её только в себе, с самим собой, когда представлял, думал, вспоминал. Для меня она просто Воробушек, мужики знали кого я так называл, сама крошка услышала, только улыбнулась. А потом начал ждать, почувствовал как начал ждать её – и меня это приводило в бешенство.
У нас появилось общение, такое странное, дикое, только наше. Мне нравилось смотреть на неё, мимолётно, тайно, словно цепляясь за каждый фрагмент целостного образа перед собой и ухватывая что-то важное. Смаковал то время, когда она приходила и просто опускалась на стул напротив, что-то спросит осторожно, а бывает молчит, смотрит, глазами разговаривает – и от понимания всего этого в себе, становилось гадко. Молодой мужик и такой онегинской хренаной страдает, плевался, злился, пробовал брать выходные, придумывал всякие отмазы и причины, чтобы Воробушка меньше видеть, уходил в загул, бухал, глушил бабами – а толку? Чувствую, как желания мои к ней под кожей переливаются, бурлят, закипают, ожогами выступают, да заживают быстро, обновляются. Изматываю себя, в расход пускаю, рву как Тузик грелку, а её во мне только разжигает всё происходящее, растекается, становится всё больше. Заполняет меня Воробушек так жадно, туго, плотно, дышать тяжело. Как мальчишка прыщавый мастурбирую на её фотографию, обесточиваюсь, снова злюсь на себя и начинаю тихо ненавидеть, обвинять. Устал от самого себя, от борьбы всей этой, что за зверь во мне живёт, что за страх?! И понял, а я ведь за неё боюсь, впервые в своей жизни за кого-то переживаю, ломаю себя, мучаю, а в висках желание обладать стучит, украсть у этого мира, отнять, доминировать и брать столько, сколько мне нужно, столько, сколько сам захочу, когда и как захочу, где захочу. Перевожу дух, а шероховатое дыхание упирается покалыванием в грудную клетку, но эта боль для меня сладкая.