– Ты представляешь, – жаловалась Катька, когда подружка перевезла к ней нехитрый скарб, – ну, не могла я больше так жить. Гришка, гад, ни копейки не давал, все говорил, что с долгами рассчитывается, да на работе денег не платят. Как же, не платят! Я тут, как бы между прочим, спросила Гришаниного сослуживца: «Говорят, вас поздравить можно с прибавкой жалованья?» А он в ответ: «Ну, не то чтобы очень, другим вообще не платят, а нам с Гришей по пол-оклада довесили»… Я не стала даже уточнять, сколько же и когда им довесили – все равно соврет что-нибудь, а потом еще орать начнет вроде: «Где мое покушать»? А ты денег на покушать дал? Ах, на дне рождения был? А там что, не кормят?..
Марина честно выслушивала Катькины жалобы на жизнь и с сожалением понимала, что теперь ей придется это делать, судя по всему, ежедневно. Впрочем, другого выхода пока не было. Еще хорошо, что вчера Катька заступила на суточное дежурство и можно будет спокойно отоспаться…
Марина грустно вздохнула, входя в парадную: ну вот, еще и лампочку кто-то разбил.
Нет, парадная, конечно, могла быть и хуже. Например, у ближайшей трамвайной остановки. Так, что в подъезд зайдешь, что в общественный туалет – та же картина: вонь и какой-нибудь ханыга облеванный дрыхнет. А у Марины, хоть и в глубине двора, и лестница крутая, зато посторонних не так много, одни черные ходы на лестнице. И только из Катькиной коммуналки единственный выход, которым постоянно пользуются.
Марина, подойдя к двери, поковыряла в ней ключом и попыталась войти в квартиру. Двери что-то мешало внизу. Узкая полоска света, пробившаяся из прихожей, высветила чужие ноги.
– Ну вот, все-таки сглазила, и под моими дверьми спальню устроили. Неужто кто из соседей пытался вернуться домой, да так нажрался, что до комнаты не дополз? Нет, жилье надо искать все-таки другое. Марина открыла дверь пошире, с усилием отодвинув ею ноги лежащего, забросила в прихожую авоську с хлебом и молоком и выглянула на площадку.
– Ну, посмотрим, кого принесла нелегкая.
Пьяных Марина не боялась. Знала: эти безобидны, пока спят. Другое дело, когда еще не наклюкался до чертиков, но уже ничего не соображает, считает себя самым умным, сильным и неотразимым.
…Еще, когда она только устроилась на работу в больницу, туда однажды прибежал один такой в окровавленных штанах. Обливаясь слезами и вмиг заполнив луково-водочным перегаром весь приемный покой, он что-то невразумительно орал, тыча в лицо дежурному травматологу некий комочек, напоминавший фаланги ампутированного пальца. А потом вдруг потерял сознание.