– Ты мне предъявляешь за крысятничество? – просиял он. – Я даже оспаривать твою предъяву не буду – для простоты будем считать, все и было. Но тебе все равно придется обождать, дед. По понятиям придется, а не по моим хотелкам.
– Объяснись, – напрягшись, потребовал Азраил.
– Да все просто – у меня тоже предъява есть. И тоже в крысятничестве. К нему! – и Гриф кивнул в сторону Психа. – Он у меня кастрюлю скрысил. А это второй по ценности артефакт в моем хозяйстве.
– Ты наркоман, что ли? – заорал опешивший Псих. – Я ее с бою взял!
– Помолчи, твое слово после моего, – оборвал его Гриф. – Но я отвечу – ты ее не брал, я ее тебе дал. Еще и крикнул: «Держи на дорожку!». Дорожка давно кончилась, а ты кастрюлю не вернул. А поскольку в моей предъяве, в отличие от твоей, есть еще шанс вернуть скрысенное, по всем понятиям я требую спор первым.
И он выдернул из-за пазухи дубинку, усиленную волчьими клыками.
– Доставай свою железную палку, мартышка! – злобно крикнул он. – А ты, дед, смотри и жди!
– Вот же ты гнида, – с презрением сказал Азраил, – еще и юристом-крючкотвором заделался. Совсем ты опустился, последнее дно пробил. Но так-то да. Ты в своем праве. Хотя ума не приложу – нафига тебе это надо.
И, повернувшись к Психу, добавил.
– Хан, ты не переживай, я за тебя отомщу. Он за эту подлость отдельно ответит.
– Умеешь ты ободрить перед боем, братан! – отозвался Псих, спешно размахивавший посохом против ветра, и посох становился все толще и толще. – Вот прям талант у тебя бойцов мотивировать!
Но тут Гриф сделал первый выпад своей дубинкой, которая внезапно вытянулась в длину.
Бой начался.
Два посоха сошлись между собой несхожих:
Один из них в длину растягиваться может,
Другой из них способен вширь расти.
Один паломник держит впалогрудый,
Другой теперь у дьявола в чести
И служит ревностно ему покуда,
И славу помогает обрести.
Вот, соревнуясь в ловкости и силе,
Враги волшебное оружие скрестили;
Как бы узоры сложные чертя,
Один из посохов по воздуху летает,
Другой ему пути не уступает,
Драконом разъяренным нападает,
Чеканными ободьями блестя.
Один становится длинней, другой – все шире,
И кажется – не два их, а четыре, –
С такой они летают быстротой:
Враги страшны в своем ожесточенье,
Они равны и в злобе и в уменье –
И потому ужасен этот бой!
Впрочем, равным бой делала исключительно та самая злоба Психа, который, опешив от вероломства старого приятеля, наседал на него с невиданным ожесточением. Как только первый натиск прошел, стало видно, что по части воинских умений обезьяна изрядно уступает грифу.