Учитель обнял его за плечи и шепнул с болью:
– Ты слишком много беспокоишься, а собственно одно только нужно…
И отошел.
Ночи в Палестине всегда безоблачны, многозвездны и тихи. Сумрак настораживает и сосредотачивает одновременно. Ночью, под стрекот цикад, всегда легче думается и мечтается. Думается людям зрелым, мечтается – молодым. А у тлеющего костра, под внимающим небом, разгорался спор. Хоам, спрашивающий о чем-то Шимона, сразу оставил его, увидев возвращающегося Иуду.
– Иуда, где Учитель? – спросил он.
– На что он тебе?
– Поговорить хочу. Душа томится.
– С чего бы это? Нагрешил где?
– Сомневаюсь я…
– А-а! – Иуда, заинтересовавшись, подсел поближе. – В чем же?
– Я с Учитель говорить буду, – насупился Хоам.
– Ну да, ну, конечно, чего с меня, дурака, возьмешь, кроме репы и жертвенных денег.
– Не обижайся… Я смысл учения до конца понять хочу. Ведь равви наш лучше тебя его понимает.
– Это-то конечно, – согласился живо Иуда. – Пойдем, я покажу где он.
Иуда смело перешагнул световую черту костра, увлекая за собой Хоама. Шли недолго. Иуда скоро остановился и чутко прислушался. Затем позвал: «Равви! Равви!»
– Здесь я! – отозвался его голос.
Хоам и Иуда пошли на звук и скоро различили бледный лик Учителя.
– Вот… привел Хоама, – произнес Иуда, подходя ближе. – Сомневается он!
Иуда произнес последние слова протяжно и почти торжественно.
Хоам шагнул несмело, потоптался, откашлялся. Иуда же отступил и замер, не желая пропустить ни единого слова.
– Я хочу уяснить, – начал Хоам, – если вера наша правая, то все другие – не правы. Им уготовано проклятье? И римлянам, и сирийцам, и египтянам? Но разве римлянин виноват, что родился римлянином?
– Нет, конечно. Честные не пострадают. Бог един для всех. Он невидим, и люди, веря в него, придумывают ему разные обличья в силу своего разумения. И молятся ему в силу своих обычаев. Но молиться – не значит быть с Богом. Иначе не было бы никого ближе к небесному престолу на земле, чем фарисеи и жрецы. Слишком много земного в тех молитвах и богослужениях. А потом удивляются, что их не слышат, хотя все наши мирские дела для Бога, что шевеление сорной травы на дороге вечности.
– А что такое Бог? – вдруг подал голос Иуда. – Не для нас, а для всех едящих и мыслящих.
Хоам живо обернулся к нему и воздел руки.
– О чем ты?!