– Твои слова верны, отче, и посему готов оказать тебе любую в том поддержку. И бояре поддержат, ежели нужно! Сподобим! И серебро грекам найдем, дабы умаслить. Но… можно ли мыслить о том, пока у власти Годуновы и Захарьины?
– Никита Романович, молвят, нездоров, – произнес Дионисий, – а Борис и Дмитрий Годуновы уж очень крепко на ногах стоят.
– Без Никиты Романовича не выдюжат! – заверил Иван Петрович. – И здесь одно поможет… Помнишь, владыка, судьбу двух жен царевича Ивана покойного? Государь Иоанн Васильевич за бесплодие их всех в монастырь упек. Отчего ж и Ирину не возможем?
– Далеко мыслишь, князь, – молвил Дионисий, – чай, Никита Романович еще жив. И царица может понести в любой миг…
– Это одному Богу известно, что и как будет. Мы умеем ждать. Ты будь с нами, владыка!
Дионисию и самому не нравились Годуновы, и занять сторону знати, кою представлял сейчас пред ним Иван Петрович Шуйский, было выгоднее всего, и князь довершил свой призыв обещанием Дионисию, от коего у него все затрепетало внутри:
– Отберем у них все, женим государя вновь, а там и патриарший престол тебе добудем! Чай, люди мы не бедные, серебра хватит, как мыслишь?
И подмигнул заговорщически, улыбаясь. Дионисий кивнул, глядя ему в глаза. Оба поняли тогда, что объединяет их меж собой – неистовая жажда власти. А значит, надобно быть заодно.
Более всего боярин Никита Романович Захарьин боялся не успеть завершить то, что начал. Казалось бы, минуло совсем немного времени, как он сумел сосредоточить всю власть в своих руках, так начало подводить здоровье. Бывало, слабость и головокружение такие нахлынут, что на ногах стоять невмоготу, не то что заниматься державными делами. А бывало, и сердце нехорошо зайдет в груди, что от боли темнеет в глазах. И хорошо было бы хоть немного отдохнуть, восстановить здоровье, подорванное невиданным напряжением, кое Никита Романович пережил, защищая свое право на власть. Но некогда! Каждый день приказы, собрания думы, поездки, приемы.
И сделано было немало.
Первым делом, помазав на царство племянника, Никита Романович выдворил английского посла Боуса (угодил, наконец, дьяку Щелкалову, с ним нельзя враждовать, он нужен). Посол прибыл к царю Иоанну Васильевичу еще в минувшем году и требовал небывалых привилегий для английских купцов, и покойный Иоанн, ослепленный жаждой мести за проигранную войну, казалось, был готов ради военного союза с Англией на все, даже нанести небывалый ущерб русской торговле. Но, благо, не успел. И наглеца Боуса еще в день смерти государя посадили под замок. Благоволящий иностранцам Борис Годунов всячески пытался облегчить его участь, и Никита Романович однажды жестко его за это отчитал, сказав, что ныне этого делать не следует, что это внесет распри в думу, что Боус настроил против себя слишком многих бояр. Борис во всем слушался Никиту Романовича, перечить не стал и сейчас.