Было дело, и он когда-то серьезно подумывал об аульчанке: какая разница, какой национальности, если там, за первыми детскими воспоминаниями, был черный провал. Он – первый в роду, за ним право выбора, по какому пути идти потомкам, на каком языке говорить. Но чабаны были правы: та самая аульчанка, которая и за безродным женихом кинулась бы в город, никогда не поедет в еще худшую глухомань. Что ожидало Алика в ауле, он знал наверняка: разве только правнукам перестанут припоминать, что они потомки безродного кызылбаши, советского человека. Лишь город, в котором живут почти все, такие же безродные, как он сам, принимал его на равных, только там можно было найти невесту. Но до сих пор нормальных не попадалось: или пропитые, прокуренные мымры, которые без мата двух слов не вяжут, или двинутые на удовольствиях и развлечениях шлюхи с завидущими глазами.
Жилье получилось на славу: одна стена скальная, три других и крыша из бревен. Вход в избушку был на два метра выше ручья. Алик сделал высокое крыльцо и бревенчатую лестницу до воды. Пора было браться за серп и резать траву, поскольку местами эфедра уже отцвела. В один из теплых вечеров в конце июня он забрался на свою смотровую площадку, где обычно отдыхал с биноклем. Ужин был готов, времени до темноты оставалось много, Алик решил подняться чуть выше и опять наткнулся на следы «двойных вибрамов»: площадка была вытоптана ими. Хозяин ботинок приходил сюда несколько раз и, видимо, наблюдал сверху за работой чикиндиста. Что ему надо? Почему прячется, почему следит?
На следующий день, еще до восхода солнца, Алик вышел на крутой солнечный склон, поросший эфедрой. Вытряхнул под куст десяток пыльных мешков, спрятал под камень обед и флягу с водой. Первый в сезоне выход на работу всегда был торжественным событием и сопровождался особым ритуалом. Солнце поднялось из-за хребта. Первые лучи брызнули на склон. Алик дождался этого момента, встал, щурясь от света, закрепил на крючках, свисавших с пояса, пустой мешок, поднял над головой отточенный серп, повернулся спиной к солнцу, лицом к склону, где предстояло работать.
– Помогай мне! – попросил лесного духа, опустил руки, захватил пальцами пучок смолистой хвои, не затвердевшие еще стебли хрустнули под острием серпа, и началась работа. Часам к десяти склон раскалился под солнцем, от жаркого духа эфедры кружилась голова. Так он отработал половину июля. Каменистый южный слон покрывался крапом туго набитых мешков, разложенных по камням для просушки.