– Ну, ты даешь, Индеец. В замы выбился?! – Алик, сутулясь, перешагнул порог. Его волосы двумя пышными волнами свесились на ключицы, обнажая крепкий затылок. Он рассмеялся, и в прищуре глаз явственней обозначилась азиатская кровь.
Индеец вскинул голову, отдернул руку от банки с окурками, его узко посаженные, как срез двустволки, глаза настороженно метнулись на вошедшего и доверительно залучились, а в стриженой бороде расползлась приветливая улыбка:
– Здорово, Алик, хрен моржовый! Какими ветрами? Траву привез? – Индеец пожал протянутую через стол руку, но в следующий миг с таким начальственным видом откинулся в кресле, что Алик, уже всерьез удивленный, плюхнулся на шаткий стул.
– Да ты чо, в управы выбился?.. Ну, ты даешь…
Прежним управляющим «Травлекарспрома» занималась прокуратура, его предшественник заканчивал срок в учреждении строгого режима. Слишком много соблазнов было у начальников этой неказистой конторы. Саня Индейкин резал эфедру лет десять, а то и больше, был авторитетом среди старой чикинды, оставаясь при этом коммунистом при партбилете, что вызывало незлые насмешки товарищей по промыслу, поскольку добрая часть вольных заготовителей прошла через исправительные учреждения.
– То-то я думаю, ну кто, кроме Сани Индейкина, мог алкашей на воротах намалевать?
– Приказали закрасить! – Индеец отодрал полоску газеты, выпотрошил в нее сигарету «Памир», подсыпал для крепости просмоленного табака из размятого окурка и стал сворачивать самокрутку. – Приехал инструктор из райкома, сказал – космополитизм! Не понял, почему «космополитизм», но замазать придется.
По понятиям Алика Индеец плотненько влип, насильно посаженный в директорское кресло за свой партбилет, но такой оборот упрощал его личные проблемы. Он закурил, хмыкая и посмеиваясь, вытянул ноги в латаных-перелатаных штанах и рассказал о своих передрягах.
Индеец слушал чинно и терпеливо, как настоящий начальник, не суетился, не перебивал: входил в роль. Все строже становились его узко посаженные глаза, а доверительная улыбка и по-азиатски плутоватый прищур глаз на лице Алика начали выстывать, превращаясь в пристальный и настороженный звериный взгляд. Повеяло вдруг холодком между старыми друзьями, будто не загибались вместе от голода в Чулакских горах и не делили последние сухари, скитаясь по Джунгарским отрогам. Индеец почувствовал это и спохватился: