Он вынес со склада двадцать ящиков масла, девятнадцать из которых продал городским пекарням по цене ниже себестоимости. Один ящик не удалось сбыть, и он принёс его тёте. Та в тот же вечер растопила всё масло, как это издревле делали в их горном селе, чтобы потом на нём готовить. Аромат топлёного масла разнёсся по всему двору.
Несмотря на то, что тётка охотно употребляла масло, спустя время она всё же сказала хозяину: «За всю неделю ни разу не сомкнула глаз. Эту кражу совершил наш Хев…»
Хозяин пекарни позвонил юноше и стал уговаривать вернуть деньги за украденное масло и подобру-поздорову расстаться. Тот стал угрожать в ответ, после чего смачно выругался и резко оборвал разговор – точно так же поступили бы его «собратья» из фильмов. У хозяина не оставалось иного выхода, кроме как позвонить в полицию.
Юношу задержали в одном из оживлённых кварталов города в тот самый момент, когда он, одетый с иголочки, выходил из лимузина. Растерянная, изумлённая толпа издали с повышенным интересом наблюдала за его арестом. А юноша был польщён этим вниманием, чувствовал себя таким важным! Это был «звёздный час» Хева…
Перевод автора
Среди студентов столичного медицинского института было много детей влиятельных чиновников. В этой «богемной» среде Ева, отличающаяся своей скромностью, была «вне конкуренции». Утром, когда студенты стекались ко входу в учебное заведение, университетский двор превращался в подиум для показа мод. В девяностые годы здесь проходили шоу на показ, демонстрировались шубки из натуральных мехов и развевающиеся от ереванского ветра платья, купленные исключительно в магазинах брендовой одежды.
На время летних, зимних и весенних каникул Ева возвращалась в родной посёлок, помогала матери-стоматологу с выпечкой кондитерских изделий. Одно пирожное приносило доход в размере пятидесяти драмов[3] – цена одного коробка спичек. Чтобы купить самую дешёвую обувь, надо было продать двести кусков… А чтоб оплатить год обучения – тысячу четыреста… У её сестры-красавицы, бабушкиной любимицы, была задолженность за предыдущий год обучения, а ей хоть бы что.
У бабушки дёргался глаз… «Как ни посмотрю, Ева останется в девах, – ворчала она. – И в кого такая уродилась?»
Вот уже в который раз она мысленно перебирает ветви родословного древа, одну за другой вспоминая ушедших в мир иной женщин, которые из поколения в поколение передавали по наследству стройную фигуру и женственность, затем переводит взгляд на короткие, полненькие ноги внучки. Увы, достоинства, присущие их роду, обошли Еву стороной. В её случае механизмы наследования, которые в прошлом работали беспрерывно, дали сбой. Действительно, все женщины этого рода были миловидны и хорошо сложены и все, достигнув брачного возраста, тотчас же выходили замуж. Да и сама бабушка была женщиной высокой и статной. Но Ева давно свыклась с насмешливым прозвищем «наша уродина», которое ей дали в семье, и не обращала внимания на воркотню старушки…