Отец задумчиво почесал подбородок, как будто подбирая слова.
– Матильда… – начал он.
Ой, нет, вторым именем он называл ее только в двух случаях: либо когда хотел отругать, либо когда сообщал какую-то дурную весть.
Плечи сами поползли вниз.
– Но они обещали! – Вероника была готова расплакаться.
– Магистр Родмунд сказал, что ты слишком… слишком… активная, – наконец выдал он, – монахи боятся за сохранность библиотеки.
– Активная?!
– Ну, он выразился несколько иначе, но суть ясна: ты не умеешь сидеть на месте, манеры твои тоже оставляют желать лучшего… Вдруг ты что-то порвешь или сломаешь… а каждая книга в монастыре бесценна.
Вероника была готова запрыгать на месте от злости или кинуться прямо на пыльный пол и забиться в истерике, но ей было уже пятнадцать, и она умела держать себя в руках, пусть так и не считал магистр-тонкие-ножки-Родмунд.
– Па-а-ап, ну я ничего не сломаю, ничего не испорчу, я обещаю и даже клянусь! Ну я очень хочу учиться, как можно не разрешить ребенку учиться?! Ну па-а-ап!!!
– Мне жаль, я сделал все, что мог, – развел руками отец. – Родмунд сказал, что если за год ты покажешь себя с лучшей стороны, то они подумают и, может быть, через год допустят тебя к книгам.
– Допустят?! Я что, преступник какой-то?! Они то же самое говорили год назад! – сжала кулаки от досады Вероника.
– Ты сама виновата, Матильда, – снова назвал ее ненавистным именем отец, – ты бегаешь с утра до вечера как мальчишка, чумазая и шумная, пугаешь монахов, прячась за углами. На прошлой неделе ты подсыпала им соль в утреннюю кашу. Мне продолжать?
– Па-а-ап, – снова затянула она, – но мне тут та-ак скучно… Что я еще могу делать, если читать что-то серьезнее сказок мне не дают?
Отец грустно вздохнул и слегка приобнял девочку за плечо.
– Постарайся пугать их пореже и клади в еду хотя бы сахар, может, через год что и выйдет.
Вероника молча развернулась, скользя кожаной подошвой сандалий по каменному полу, пинком открыла дверь на улицу и вышла в залитый светом день. Из глаз брызнули горячие слезы осознания, что этот бой ей не выиграть.
Только одно место могло ее сейчас утешить – большой плоский камень на вершине горы, куда никогда не добирался никто из монахов-затворников и про который не знал отец. Ее собственный штаб, где можно было спрятаться от мира и играть часами, и даже крики повара, собирающего всех к обеду, не долетали до этого святого для Вероники места.