– А не слабо, товарищ младший лейтенант, на тот берег наперегонки сплавать? – усмехаясь, спросил Лешка.
– А давай! – азартно согласился Егор.
– Вы только поаккуратней, Ингода – река быстрая, баловства не любит, – предостерег Мамаев.
Он вынул из рюкзака котелок, набрал воды, потом в прибрежном тальнике вырезал две сучковатые толстые ветки, обстругал их, соорудил рогатины и пристроил котелок на перекладине.
Вскоре прибежали Лешка с Егором и присели у костра.
– Ты где так плавать научился? Я вырос на Нерче, а догнать тебя не смог, – спросил Егор.
– Я на Волге вырос. Она возле Саратова широкая, пароходы, баржи ходят, так мы ее с пацанами на спор переплывали, – ответил Лешка.
– А как тебя в Забайкалье занесло? – глядя на щуплого голубоглазого водителя, поинтересовался Мамаев, вытаскивая из вещмешка на разостланную плащ-палатку банку тушенки, пачку чая, буханку хлеба, сгущенку.
– Призвали на срочную в тридцать девятом. Сразу попал в Монголию, на реку Халхин-Гол. После боев с японцами перевели в 36-ю армию, в автомобильный взвод при штабе. Когда война началась, я столько рапортов о переводе на фронт написал, только начальство не отпустило. Поколесил я за эти годы по даурской степи. Теперь вот к вашему отделу прикомандировали. – Алексей поглядел на продукты и предложил: – Может, я, товарищ капитан, кашу сварю? У меня пшенный концентрат есть.
– Варгань, сержант, тушенку туда забрось, – согласился Семен и отправил младшего лейтенанта за водой на реку.
Подтягивая на ходу сыроватые кальсоны, Егор умчался к Ингоде. Вернулся, подвесил второй котелок над костром, присел рядом на корточки и положил на импровизированный стол пучок дикого чеснока – мангыра.
– Вот, на взгорке нарвал. Мы тут с братом до войны часто отдыхали.
– Брат-то вернулся? Или еще не демобилизовали? – спросил Мамаев.
– Под Сталинградом в сорок втором погиб, – ответил потухшим голосом Егор.
Каша получилась наваристой, вкусной, и пучок зеленых перьев мангыра пришелся как нельзя кстати. Котелок выскребли до дна, потом пили крепкий, забеленный сгущенкой сладкий чай.
– Эх! Хорошо-то как! – вздохнул всей грудью Мамаев, оглядывая заросшие сосняком берега, сверкающую на солнце рябь воды.
Бросив плащ-накидку на нагретую солнцем гальку, он растянулся на ней и, подложив под голову согнутую руку, спросил: