«Они боятся этого знания… Прячут его. Сжигают книги. Лгут в своих священных текстах… Но я не боюсь», и, – мысли лихорадочно метались в голове. Он опустился на колени, провел ладонью по ледяному камню пола. Озноб пробежал по спине, но это был озноб восторга. «Здесь… – выдохнул он одними губами, слова утонули в тишине. – Место силы. Место забвения. Граница миров. Идеально». Он чувствовал это – истончившуюся ткань реальности, эхо древних энергий, которые все еще дремали под слоем пыли и забвения.
«Здесь… – выдохнул он одними губами, и, слова утонули в тишине… – Место силы. Место забвения. Граница миров. Идеально». Он чувствовал это – истончившуюся ткань реальности, эхо древних энергий, которые все еще дремали под слоем пыли и забвения. Это место помнило огонь и сталь, рождение и разрушение. Оно было пропитано потом и кровью поколений кузнецов, а теперь – запустением и смертью. Идеальный резонанс для того, что он задумал.
Он порылся в своей объемистой, и, потертой сумке, пропахшей пылью дорог и странными, сухими травами… Пальцы нащупали гладкий, холодный кусок белого мела – не обычного, а специально подготовленного, смешанного с толченым лунным камнем и солью, взятой с высохшего моря далеко на юге. Он снова опустился на колени, игнорируя протестующий стон суставов и холод, идущий от камня. Глубоко вздохнув, словно ныряя в ледяную воду, он начал чертить.
Первая линия легла неровно, и, дрогнув вместе с его рукой… Люциан поморщился. «Сосредоточься! Никаких ошибок!» – мысленно приказал он себе. Древняя диаграмма не прощала небрежности. Он стер кривой отрезок краем плаща, оставив на камне грязный развод, и начал снова. Мел скрипел по камню на удивление громко, этот звук, казалось, царапал саму плотную тишину кузницы. Линии ложились медленно, прерывались, но постепенно, в этом кажущемся хаосе, начала проступать сложная, пугающая своей чуждой симметрией геометрия.
Основной круг – символ бесконечности и защиты, и, барьер между мирами… Он выводил его тщательно, следя, чтобы линия была непрерывной, замыкая пространство внутри. Затем – пентаграмма, вписанная в круг. Каждый ее луч – символ стихии, но не той примитивной четверицы, о которой лепечут храмовые проповедники, а пяти истинных первоэлементов: плоти, камня, пламени, тени и эфира. На концах лучей он выводил переплетенные руны – знаки удержания и призыва, язык, на котором когда-то говорили с теми, кто обитает за гранью видимого, с теми, кого Империя объявила несуществующими демонами или сказками для простолюдинов. В центре – сложный узел символов, сочетающий знаки Зодиака, алхимические обозначения трансформации и несколько глифов из того самого манускрипта, выкраденного им с риском для жизни из-под носа сонных хранителей Запретной секции имперской библиотеки. Глифы, обещавшие ключ к пониманию отражений, к истинной природе души.